— Это вы правильно, гражданин, — ответил начальник. — На какой опоздали?
Через пять минут у нас были билеты на другой поезд.
— До отхода всего четыре часа, — сказал папа и посмотрел на маму. — Просьба не мыть голову…
Вот и все… В общем, «милостивые государи, проба пера…».
3
Конечно, я прочитал этот рассказ в доме у Даниэлей, и все действующие лица его услышали и одобрили. Санька сказал, что если он всегда будет главным героем, то придумает для меня сколько угодно историй, только писать ему не хочется, а устно хоть каждый день. И гонорара вашего не надо. Я ответил, что весьма благодарен, а что касается гонорара, то не все пишущие до него доживают. Юлька сказал, что не нужно таких горьких слов, иначе он прослезится, а вообще, если серьезно, он сейчас подумал: завуч из его московской школы, откуда он недавно ушел, Антонина Ивановна, работает теперь в Доме детской книги — кажется, директором. Когда я напишу побольше и получше, можно будет с ней посоветоваться, она неплохой человек была… если не скурвилась. Я сказал, что буду Бога молить, чтобы не скурвилась, а Нелка добавила, что скоро закончит перевод «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда и думает показать ее Чуковскому. Если буду себя хорошо вести и побольше упоминать про ее талант и красоту, она замолвит обо мне словечко. В общем, начинающего детского писателя все обласкали, но поставили условия.
А суровая проза моей литературной жизни заключалась в том, что надо было не рассказики пописывать, а заканчивать копеечную работу для Нальчика, прославлять советские рассветы и закаты в киргизских и казахских песнях и постоянно думать, где получить новую работу и куда предложить, если что-то удалось найти и сделать (перевести) впрок. Тошно — однако поддерживала и спасала мысль, что ведь сам выбрал для себя этот путь. Никто не неволил… Между прочим, формально я теперь считался тунеядцем. И Юлька тоже, и вообще нас, тунеядцев, — легион! И какие люди в этом неофициальном легионе! Однако, хотим или нет, мы все несколько напоминали тех самых, торгующих собою, наиболее приличное название для которых — я выбрал его из целого ряда синонимов — демимонденки и кому всегда лафа, если есть постоянные и богатые покровители. А то ведь нарваться можно на всяких… (Я однажды нарвался в одном солидном учреждении — где часть моих законных доходов неприкрыто клали себе в карман.)
Между тем приближался день рождения Артура, который был у него не совсем рядовым, как и день рождения моего отца. Отец появился на свет в Новый год, и непонятно, когда отмечать — 31 декабря или 1 января, и можно было это делать два раза; Артура же угораздило родиться 7 ноября, в день Октябрьской революции (если кто помнит о ней), так что прямо после демонстрации на Красной площади счастливые гости садились за ломящийся от скромных яств стол. Этот стол мы с Риммой увидели сейчас впервые, так как никогда раньше у Артура не были.
Как я уже упоминал, он жил в квартире своего отчима, бывшего ответственного работника одной из центральных газет. Бывшего, потому что ко времени моего рассказа его уволили за неуместную национальную принадлежность. Она не всегда считалась неуместной: его знания и преданность государственной идее в полной мере использовались перед войной с Германией; и потом, когда он был в партизанском отряде, с ней тоже как-то мирились. Но в конце сороковых, когда на нашу злосчастную страну обрушился реакционный буржуазный космополитизм, применяющий любые мерзопакостные средства, в том числе учение о дискретной наследственности и прочих делах, связанных с лженаукой генетикой и с ее авторами — всякими Вейсманами-Морганами, не говоря о Менделе, и когда в белые халаты спешно обрядились профессиональные убийцы, — в это суровое время пришлось избавиться и от отчима Артура. Однако ему сказочно повезло: он не был арестован, его не выгнали из квартиры в редакционном доме и даже милостиво оставили в членах партии — просто ему пришлось на своих отмороженных в годы войны ногах с ампутированными пальцами уйти из редакции, где он работал много лет. Постепенно придя в себя, неплохо зная английский, он занялся переводом англоязычной литературы и весьма успешно пребывал на этом поприще. Это был невысокий человек с негромким вежливым голосом и такими же манерами. Со своей женой, матерью Артура, он был на «вы», Артуру говорил «ты», но оно звучало, как «вы», что, по-моему, несколько затрудняло их общение.
Мать Артура выглядела полной противоположностью мужу, что, вероятно, скрепляло их долгий брак. (Помимо общего сына, с которым у Артура были вполне приличные отношения.) Говорю к тому, что, видимо, наш приятель умел не только хорошо работать и блестяще исполнять арию Кончака, но обладал достаточно уживчивым характером, ибо, не обладай он им, не жил бы столько лет в счастливом браке со своей красоткой Инной, которую я, можно сказать, вот этими руками кинул в его объятья и на ком он быстро женился, забыв о своей последней безответной любви. Все у них, действительно, шло хорошо, хотя сначала жили в тесноте; у Инны была не слишком молчаливая мать, да и сама она тоже не из молчуний, не говоря о необоримом пристрастии к покупке и продаже предметов одежды и обувки. Артур все это мужественно перенес, у них родился ребенок, улучшились жилищные условия… «Его пример — другим наука», могу я сказать себе, но ответить тоже чужими словами, что «нет пророка в своем отечестве»… И это хорошо.