результат больной нравственности» , что я признаю существующий порядок
в России наилучшим и готов жизнью ограждать его от посягательств наших
самобытных «всесловных» интеллигентов или «сословных» социал-демокра-
тов , что я предан правительству и «мечтаю о счастье называться вернопод-
данным государя императора».
Таким образом , жандармскому полковнику не пришлось даже приложить
труд к моей вербовке, так как я, собственно, сам предложил сотрудничат ь
в охранке, на что и получил его согласие.
В результате хлопот полковника ГРОМЫКИ и моего ходатайства перед
департаментом полиции, после годичного сотрудничества с жандармским уп-
равлением, в октябре 1899 года министр юстиции МУРАВЬЕВ сообщил мне,
что «по высочайшему повелению государя императора» я — Николай КЛЕС-
164 ___________________ ЛУБЯНКА. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «СМЕРШ». 1939 — март 1946
ТОВ — освобожден от гласного надзора полиции, о чем поставлен в извест-
ность прокурор Московской судебной палаты.
С конца 1898 года я стал систематич ески доставлять Смол енскому жан-
дармскому управлению донесения о политических настроениях местных ли-
бералов и революционеров, сообщал, отчасти из мести, об антигосударствен-
ной работе студента ТЕОДОРОВИЧА, о котором показал выше, о местном
жителе , примыкавшем к народовольческому кружку , Михаиле ВАСИЛЬЕВЕ,
об учителе АЛЕКСАНДРОВЕ, о революционных настроениях лиц, входив-
ших в правление публичной библиотеки, о своем родном брате — Василии
КЛЕСТОВЕ.
Я же сообщил охранке о нелегальном печатании книги ТУНА по истории
революционного движения, о дебатах на земских собраниях, о медицинском
обществе, настроенном радикально, о деятелях уездного земства с теми же
настроениями, о местных студенческих кружках и другие данные, которых от
меня поступало так много, что в настоящий момент все их я затрудняюсь
вспомнит ь.
Передача охранке этих донесений осуществлялас ь через полковника ГРО-
МЫКУ, которого я время от времени посещал непосредственно в жандарм-
ском управлении, и через жандармского вахмист ра (фамилии не помню),
кото рый получал от меня пакеты и нап равлял их по назначению во в ремя
моего п роживания в го р. Вязьма, под Смоленском.
В Вязьме в те годы моя жена имела книжный магазин, я же ко рреспонди-
ровал в «Смоленский вестник» и «Московские ведомости».
П родав свой книжный магазин в Вяз ьме, моя жена вско ре п риоб рела такой
же магазин в Ставрополе, куда в 1899 году мы переехали на постоянное жи-
тел ьство.
Летом 1900 года студент ШУЛЬЦ — брат местного врача-окулиста — вру-
чил мне на улице листовку, нап ечатанную на г ектографе и содержавпгую
протест против подавления полицией студенческих б еспорядков.
Получив эту листовку, я направился в полицейское управление, но полиц-
мейстера там не застал и передал тогда листовку дежурному приставу.
В тот же день я был вызван в жандармское управление, где меня продер-
жали 7 часов, а затем в сопровожд ении полиц ейского чиновника препрово-
дили ко мне на квартиру, прич ем обыск был произв ед ен не в месте, где я
указал (у ШУЛЬЦА), а у меня на квартир е, куда явились полицм ейстер и два
пристава.
Ввиду ист ерики, которую закатила моя жена, об обыске стало известно
всем соседям, все это меня крайне взволновало.
В связи с обыском, который навлек на меня излишние подозрения, я об-
ратился с жалобой к директору департамента полиции, заявив протест против
действий жандармского ротмистра в Ставрополе, сослался при этом на то,
что давно уже известен департаменту полиции по моему «Смоленскому делу»,
и потребовал ответа — с какой стати мои показания, данные жандармскому
ротмистру, обсуждались полицмейстером в присутствии пристава .
Эти показания — писал я в своей жалобе — мог лишь знать прокурор и
начальник охраны, зачем же они стали достоянием пристава . Я высказал
также свое недоумение по поводу того, что против квартиры ШУЛЬЦА, о
котором я донес полиции, был поставлен городовой, когда можно было бы