«Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного». Так характеризует маршал Жуков заслуги Сталина в создании материально-технических средств во время битвы под Москвой8,(т. 2).
Фраза в кавычках точнехонько перекладывается на пять лет назад. То, как рождалось невозможное в адском сталинском котле, дает почувствовать речь белорусского делегата Матвеева на 18-м съезде, 1939. Приведем выдержку9.
«По районам продолжали разъезжать уполномоченные, творившие антипартийные дела, терроризировавшие местные парторганизации и добивавшиеся исключения коммунистов пачками из партии.
Характерно в этом отношении дело одного из таких «уполномоченных» — Земцева. Получив полномочия от бывшего руководства ЦК КП(б) Белоруссии, не имея никаких материалов, кроме непроверенных газетных статей о «вражеской» работе в Белынич-ском и Руденском районах, он выехал в эти районы. Никакой проверки там он не производил. Он созвал районные партсобрания и объявил, что руководство в районе является вражеским, добился выражения политического недоверия секретарю районного комитета, причем приказал арестовать этого секретаря райкома, что и было выполнено.
Не ограничиваясь этим, он составил список коммунистов, подлежащих исключению. К вечеру этого дня было исключено 17 человек. Партбилеты отобрал Земцев. В одной из партийных организаций остался неис-ключенным только один человек, которому Земцев заявил, что его исключат потом, так как сейчас голосовать за исключение некому.
Затем он отобрал у членов райкома ключи, печать, сдал их в районное отделение НКВД и, опечатав здание райкома, уехал, ликвидировав, таким образом, районный комитет».
Во все процессы и явления общественной жизни, будь то литература, авиастроение или военные действия, Сталин вмешивался лично, не довольствуясь установками. Это же относится к террору, что подтверждает рассказ Михаила Кольцова, записанный его братом Борисом Ефимовым; время действия — 1938 год.
Кольцов как-то зашел в кабинет к редактору «Правды» Мехлису «и застал его за чтением толстой тетради». То были «показания» арестованного Таля.
— Прости, Миша, — сказал Мехлис, — не имею права, сам понимаешь, дать тебе почитать, но посмотри, если хочешь, его резолюцию.
Кольцов посмотрел. Красным карандашом было начертано: «Тт. Ежову и Мехлису. Прочесть совместно и арестовать всех упомянутых здесь мерзавцев. И. Cm.»10
Комментариев не требуется, если не считать нескольких слов о Мехлисе. Давний клеврет Сталина, он пользовался особым доверием и благорасположением вождя. Таких слуг хозяин в обиду не давал. Когда обсуждался состав ЦК, который предстояло избрать на 19-м съезде, 1952, некто выразил сомнение в целесообразности кандидатуры Мехлиса.
— Почему?
— Мехлис тяжело болен… (Он умер четыре месяца спустя.)
Ответом Сталина было:
— Ну так что?
Судить о гигантском масштабе репрессий я могу не только и даже не столько по собственным воспоминаниям той поры, как на основании последующего жизненного опыта. С кем ни познакомишься, о ком ни услышишь, выясняется, что он (она) либо сам сидел (и такие не редкость, хотя узники тех лет чаще не возвращались с «Архипелага»), либо жертвами оказались родители или близкие родственники.
У меня создалось твердое впечатление, что если зал любых размеров заполнить случайно выбранными людьми моего поколения, то по крайней мере половина из них окажется затронутой репрессиями.
Юрий Трифонов познакомился с ночной практикой эн-каведистов в 1937 году, когда увели его отца, старого коммуниста, революционера и военного деятеля. Для глубокой натуры будущего писателя, хотя и двенадцати лет отроду, такое крушение бытия — это перелом, внутренний переворот уже на всю жизнь. Атмосфера, события, последствия сталинской чумы не оставляли памяти и воображения писателя до конца его дней и не сходили со страниц его творений.
Очередь С.Б. Жуковского еще не наступила. Снова из показаний.
«Примерно в середине 1937 года без моего ведома и неожиданно для меня появился приказ Ежова о моем назначении заместителем начальника Контрразведывательного отдела НКВД СССР (КРО, 3-й отдел ГУГБ. — В.Ж.). Я в этот же день категорически заявил Ежову о своем отказе, сказав, что буду настаивать на нем до конца. Ежов согласился на отмену приказа и в должности… я пробыл всего несколько дней, даже не ознакомившись с оперативными делами отдела».