Перебирая в памяти товарищей матери, должен сказать, что эти люди не походили на студентов, злоупотребляющих особыми правами, скорее то были труженики, добросовестно относившиеся к учебе, уделявшие немало времени неизбежной общественной работе и лишенные чрезмерных запросов к материальным условиям жизни.
Стипендия парттысячницы составляла сумму, достаточную, чтобы жить с семьей не хуже многих других. Разумеется, помогал нам и отец.
Его в июне 1933 г. отзывают в Москву, предоставляют длительный отпуск, а в октябре назначают заместителем начальника Импортного управления Наркомвнеш-торга.
Дальнейший крутой подъем карьеры датируется февралем 1934 г., когда на XVII съезде отца выбрали членом одного из четырех руководящих органов партии — Комиссии партийного контроля. Это выдвижение имеет свою предысторию.
У отца обнаружились некоторые разногласия с наркомом внешней торговли Розенгольцем. Суть дела сводилась к тому, что отец считал целесообразным предоставление ответственным работникам большей свободы действий с тем, чтобы они могли в необходимых случаях, без промедления, самостоятельно заключать сделки с иностранными фирмами. Хотя с тех пор много воды утекло, мне кажется, уместность подобного требования лучше всего проиллюстрировать (если, конечно, в этом вообще есть необходимость) примером из советского прошлого, когда, предпринимая неожиданные большие закупки пшеницы в Канаде, советские организации потеряли время на предварительные зондировочные акции. Слухи о предстоящих закупках распространились быстро, и в результате соглашение пришлось заключать по новым, резко возросшим ценам.
Свое мнение отец изложил в письме, которое направил Лазарю Кагановичу, занимавшему тогда в сталинской иерархии третье место. Письмо это произвело выгодное впечатление, и в результате отец оказался членом упомянутой комиссии, председателем коей стал сам Каганович; он же эту комиссию в преддверии съезда и комплектовал. Заместителем председателя поставили Ежова; геростратова слава «Ежовых рукавиц» была впереди.
Выдвижение Жуковского Кагановичем было чисто деловой реакцией, поскольку отец перешел в аппарат КПК (руководителем группы внешних сношений). Ибо существовала в принципе и другая возможность — сохранить новоизбранного на прежнем месте работы, хотя и с выросшим партийным рейтингом.
На том же съезде А.П. Розенгольц был выбран кандидатом в члены ЦК — наряду с Блюхером, Тухачевским, Буденным, Бухариным, Рыковым, Томским и другими известными деятелями. А. Бармин’, работавший под началом Розенгольца, говорит о характерном для наркома «бюрократическом упрямстве» и в то же время считает его наделенным железной волей сильным руководителем, умевшим употреблять власть и — после выхода из оппозиции — безоговорочно преданным Сталину.
Мне запомнилась случайно увиденная в Форосе дочь Розенгольца (от первой жены), по виду милая молодая женщина. Вскоре она покончила с собой. Ее отца ошельмовали и расстреляли в 1938 г. как участника «Антисоветского правотроцкистского блока» (Бухарин, Рыков и др.).
Возвращаюсь на улицу Грановского. Я, как и прежде, жил с матерью, а с отцом и его новой семьей проводил выходные дни в доме отдыха, а также, на даче, летние каникулы. Наш дачный поселок находился в Серебряном бору. В двухэтажном бревенчатом доме, кроме нас, жили еще три семьи: наверху семьи Шабуровой и В. Ставского (писателя и члена КПК), внизу Поспеловы и мы. Городские удобства, не считая электричества, отсутствовали. Серьезным подспорьем служила возможность брать на дом обеды из цековского дома отдыха, размещавшегося в том же поселке. Главным образом этот дом отдыха был однодневным, причем функционировал круглый год. Деятели определенной категории приезжали туда с семьями накануне выходного дня, а возвращались на следующий день вечером или, вторично переночевав, утром рабочего дня. Подобные заведения имелись и в других подмосковных местах, однако мы почти всегда посещали Серебряный бор. Первое время подобный отдых не стоил клиентам ни копейки, однако уже, помнится, с 1936 года ввели подушную плату.
Лет через двадцать потянуло меня взглянуть на памятные места своего детства в Серебряном бору. Подхожу к началу улицы, на которой я жил, — перегорожена. У калитки сидит неприветливая женщина-вахтер.
— Сюда нельзя!
— Почему?
— Это хозяйственная территория.
Я дал волю раздражению.
— Что значит «хозяйственная»? Здесь что, свиньи живут?
— Свиньи?!
На этом беседа себя исчерпала, но отступить пришлось мне.