— Прости, — заколебался Мариано. — Я не очень-то верю таким людям. Они раскалываются первые.
— Слушай! — воскликнула она, потеряв терпение. — Ты просишь о помощи или нет? Говорят тебе, за его спиной ты ничем не рискуешь. Зайдешь к нему завтра или послезавтра, после того как я с ним поговорю, и вместе решите, как поступить в случае осложнений.
— Хорошо.
— По крайней мере, ты сможешь на кого-то рассчитывать.
— Хорошо, — повторил Мариано, снова опускаясь в кресло. — Ты права, в Италии не проживешь, если у тебя нет возможности на кого-нибудь рассчитывать.
— Еще бы, — кивнула она. — Горе тому, кто полагается только на свои силы.
Мариано положил руку на ее колено.
— Знаешь, мне как-то стало легче.
— Слава богу!
— Дорогая, — прошептал он, — как я тебе благодарен!
— Только не благодари меня, прошу тебя. Если не я, так кто тебе поможет? Разве ты не сделал бы того же для меня?
— Конечно.
— Ты говоришь без всякого убеждения.
— Почему? — забормотал Мариано. — У меня в этом нет ни малейшего сомнения.
Помолчав немного, она сказала, глядя на него:
— Я люблю тебя. — И сердито добавила:- Горе ты мое.
— А ты мое.
— Не притворяйся, не очень-то тебя волнуют наши отношения, — печально качнула она головой. — Я никогда тебе этого не прощу.
— Давай не начинать все сначала, ладно?
— Ладно, успокойся.
Мариано встал и сел с ней рядом. Свет, проникавший в гостиную сквозь стекла, потускнел.
— Будет дождь, — сказала она.
Мариано положил ей руку на грудь.
— Дорогая, — шепнул он.
— Оставь, — отстранилась она и посмотрела на дверь. — Более подходящего времени ты не нашел?
— Нет.
Он расстегнул ей пуговицу на блузке.
— Ты совсем сошел с ума!
— Да. От тебя.
— Не морочь голову.
Она слегка отодвинулась, польщенная, но не совсем убежденная.
— Это потому, что ты перестал бояться?
Мариано расстегнул вторую пуговицу.
Вся трепеща, она не отрывала глаз от двери. Кровь внезапно прихлынула к ее щекам. Никогда она не казалась столь желанной, как в этот момент. Мариано продолжал ее ласкать, а она, закрыв глаза, глубоко вздохнула. Вдруг она встала:
— Нет, только не здесь.
Мариано тоже встал и обнял ее. Она пыталась высвободиться, но он увлек ее в угол, за дорическую колонну, где их никто не мог видеть.
Они слились в долгом поцелуе, и он видел совсем близко ее голубые глаза; потом веки сомкнулись, затем разомкнулись, и расширенные зрачки больше не отрывались от его глаз.
— Значит, я тебе не надоела?
— Ты все еще сомневаешься?
— Да, как всегда.
Она нежно посмотрела на него:
— Хочешь остаться?
— Да, — ответил Мариано, отстраняясь от нее.
Когда тихим вечером Мариано медленно шел по бульвару, оставив позади освещенный дом с дорожкой вдоль забора, он внезапно почувствовал себя счастливым. На ветвях поблескивали капли недавнего дождя, отовсюду слышались тихие шорохи, словно деревья дышали. Он прошел мимо каменной чаши фонтана с застойной водой.
Открыл калитку и пошел по одинокой тропинке через безлюдный сад к своему дому. Глубоко вздохнул. Темнота скрывала улыбку на его лице. Небо казалось огромным куполом, охранявшим его возвращение.
XI
Когда поезд вошел в крытую галерею и за арками под стук колес замелькало озеро, Трави поднялся с деревянного сиденья.
Кивнув старушке с корзиной, сидевшей напротив, он вышел в коридор вагона и подошел к окну. Но не успел он прильнуть к стеклу, как поезд после поворота стал тормозить и остановился в Лиерне.
Он сошел с высоких ступеней, пересек пути и направился к выходу. С покатой площади он увидел блестевшее внизу среди сосен озеро и отражавшиеся в воде горы. Солнце уже припекало.
Он пошел вправо, к трактиру на невысоком холме с деревянными столиками под открытым небом. Выбрал столик и сел на скамью. Утирая пот, прислушался к ударам шаров в тишине — неподалеку кто-то играл в бочче[3], — всплескам воды под веслами и эху голосов, долетавших с озера.
— Неплохо здесь, правда? — сказала ему женщина, приблизившись с подносом.
Она поставила на стол пиво и бутерброд.
— Вы из Милана?
— Нет.
— Странно, а я приняла вас за миланца.
— Почему?
— Больно светла ваша кожа, — кивнула она на мускулистую, едва тронутую загаром руку, видневшуюся из-под засученного рукава. — У нас нет здесь таких белокожих.