«Человеком безвольным и лишенным каких-либо интересов» считался, например, юноша, имевший склонность к литературе и зачастую запиравшийся в туалете с книгой стихов в кармане. Напротив, «мрак частной жизни» инспектора по кадрам озарялся фонарями бульвара на окраине города, где собирались сексуальные маньяки.
Но автор слишком часто брал не ту ноту. Скорей всего он описывал своих сотрудников, наделяя их смешными фамилиями.
«К сожалению, — написал он, — предпочтение отдают чаще биографиям, написанным по общепринятым меркам».
Весьма необычным было то, что трактирные меню представлялись в виде бесконечных вариаций на тему о ценах. Главный герой, удрученный пустотой кошелька, долго раздумывал, прежде чем остановить свой выбор на чем-то, тщательно взвешивая вкус, калорийность и цену блюда. Так, печеные креветки стоили безбожно дорого. Мучные изделия, «зеленые квадратики из теста со шпинатом», были доступнее, но не столь сытны. Вместе с главным персонажем мы попадали в харчевни, полные соблазнительных запахов и испарений, но выходили из них не солоно хлебавши и без последнего гроша, оставленного на чай официанту. Впереди нас ждали темные подъезды, грязные лестницы, меблированные комнаты, куда едва проникал рассвет. Более пожилой коллега героя по службе отличался саркастическим нравом, и отвечать на его нападки герою было нелегко. Не было нехватки и в проститутках: первую из них он подхватывал дождливым вечером в переулке, но обладал ею словно не он, а кто-то посторонний. Все это было довольно точно схвачено, но напоминало нечто давно и хорошо знакомое, вроде «зимы, наступающей за осенью».
Автор слишком иронизировал над собой и требовал, чтобы читатель смеялся вместе с ним. Но это становилось все трудней и трудней. Действие разворачивалось медленно, но неуклонно. Казалось, конца ему не будет.
Уважаемое Издательство,
посылая вам свой первый роман, хочу обратить внимание рецензентов на два обстоятельства, имеющие, на мой взгляд, существенное значение. Во-первых, роман не автобиографичен, несмотря на то, что повествование ведется от первого лица («я» в романе — это не я). Во-вторых, Пруст тут ни при чем. Я был бы благодарен, если бы его имя не упоминалось вовсе. Хотя оно напрашивается при чтении романа, но я убежден, что нет ничего ошибочней, чем говорить о его влиянии на меня.
— Как работается нашему рецензенту? — спросил издатель, появляясь в дверях. — Пойдем выпьем кофе?
Они вышли на улицу. Моросил мелкий дождик, в воздухе пахло гарью.
— Под конец теряешь критерии, — сказал рецензент. — Привыкаешь даже к посредственным произведениям.
— Вот как! — сказал издатель.
— Но не думайте, что становишься снисходительным. Скорей наоборот.
И добавил: — Ошибки обескураживают, и под конец начинаешь выискивать их, не придя еще к заключению.
Они вошли в небольшой бар и приблизились к стойке.
— Впрочем, — сказал рецензент, — и на ошибках учишься. В них отражается неправильно понятая истина, и этим они особенно интересны.
— Какая же ошибка вам кажется наихудшей? — спросил издатель.
— Пожалуй, ошибка в выборе цели.
Издатель покачал головой: — Но ведь результаты зависят только от средств, которыми располагает автор.
— Да, но и цель в какой-то степени определяет средство достижения успеха, не так ли? — И, глядя на дверь, добавил: — Дело не только в том, что автор находит, а в том, чтó он ищет.
Вернувшись к себе в комнату, он сел за стол, открыл следующую рукопись и снова углубился в чтение.
Что сказать классу, который не спускает с тебя глаз? Это было интересно. Как и то, что учитель вначале думал о вещах, не относящихся к делу. Перед ним как бы возвышалась глухая стена, и первые его слова лишь сотрясали воздух. Только к середине урока слова обрели вес. Тогда ученики стали присматриваться к учителю, а он впервые увидел их по-настоящему.
Опрос учеников также представал сложной задачей. Одно дело — задавать вопросы о богах древнего мира или о содержании надгробной надписи, другое — ставить отметки.
Автор был крайне серьезен, не уходил от проклятых вопросов.