— Ну и не трогала бы! — воскликнул Д'Арбела.
— Я? Мараться об это животное?
Д'Арбела скептически улыбается. Он как-то заметил, что и на смертном одре Мольтени не упустит возможности лишний раз удостовериться, что причащающий ее священник — мужчина.
— Не смейте говорить, — восклицает Мольтени, — будто я к нему пристаю!
— Не сердись, дорогая, — примирительно говорит Ригольди. — Д'Арбела просто хотел сказать, что иногда ты невольно выводишь Бертони из себя. Разве Д'Арбела не прав?
— Нет!
— Ну, дорогая, взгляни хоть раз правде в глаза, — обращается к ней Ригольди, которому важна истина. — Ты его часто подкалываешь, хотя и знаешь, что это сущий порох.
— А ты? — не спускает ему Мольтени.
Не говоря ни слова, Ригольди виновато опускает глаза. Следует немая сцена. Все знают, что они любовники. Хотя через месяц она выходит замуж за другого, они продолжают встречаться в маленькой гостинице на окраине.
Вмешивается Д'Арбела и ставит все на свои места:
— Мольтени права. Ты тоже подшучиваешь над Бертони. Верней, подшучивал. Мы тоже. Все мы виноваты (Некки зажимает рот рукой). Все мы люди и не прочь поддразнить ближнего. Но шутки пора кончать. Он и ко мне приставал на лестнице с угрозами. Он — псих, но кое в чем разбирается. Понимает, например, когда другие обращаются с ним как с ненормальным.
— Кто это другие? — вступаю в разговор я.
— Не вы, конечно, все это знают. К тому же вы только и думаете что о пенсии. А нам надо позаботиться о карьере. А этот псих может нам все испортить. Мало ли чего он выкинет. Нам надо вести себя осторожнее. Понятно?
Хмуро оглядев нас, Д'Арбела повторяет:
— Нам надо быть осторожнее.
К чему все эти призывы, когда речь идет о сумасшедшем? Когда сидишь с ним рядом по восемь часов в день и постоянно общаешься с ним по работе? Да, верно, в свое время мы перегнули палку, верней, они перегнули, потому что я тут ни при чем. Это признал даже Д'Арбела. Я отсиживаюсь в углу и, как говорится, сушу весла. А они на что теперь рассчитывают, если раньше над ним потешались? Бертони свихнулся. Я не говорю, что они всему виной, но какой теперь смысл бить себя в грудь или валить вину на других? Теперь слишком поздно. Он уже вбил себе что-то в башку, остается лишь ждать последствий.
Мольтени порядком струхнула. Так ей и надо: она нарочно без конца сновала перед его столом, хотя и знала, как это его раздражает. Каждый день она выспрашивала новости о его жене, хотя ей было известно, какой кошмар творится у него дома. Ей было известно, что жена его изводит, бьет, царапает, а он при всей своей силе терпит это. Мольтени прожужжала всем уши, что ни за что не хотела бы иметь мужа, который позволяет себя бить. Что ей нужен настоящий мужчина. Это ей-то, которая все время водит за нос своего будущего супруга, чтобы переспать с сослуживцем! Даже ее любовник Ригольди вступался за Бертони, вероятно, из остатка мужской солидарности.
— Хватит, прекрати, — осадил он Мольтени недавно.
Его поддержал Фриджерио, самый молодой из наших сотрудников. Тот всегда ведет разговоры о психоанализе и прочих новейших теориях, которых я не знаю и знать не хочу. Послушать его, так Бертони следовало бы окружить уважением и он моментально выздоровеет.
— А если он всегда был чокнутым! — ввернул я.
— Неправда, — возразил он. — Это из-за нас и из-за своей жены он свихнулся.
— У тебя самого мозги набекрень, — отпарировал я. — Не очень-то лезь со своим уважением! Как бы тебе это боком не вышло!
Фриджерио меня не слушает. Когда-нибудь поймет, что я прав, но уже поздно будет. Я уверен, что предсказание мое сбудется.
Меня это, впрочем, не радует, ибо он единственный в нашей конторе, кто достоин продвижения, хотя и не думает о карьере. На что ему сдался этот Бертони? Другие всегда потешались над Бертони, а теперь дрожат за свою шкуру! Вспомнили вдруг о повышении! Не видать им его как своих ушей. Вот умора! Начальство морочит им голову, чтобы приковать к работе. Чтобы они не валяли дурака и не сушили весла, как я. Мне через год уходить на пенсию. Еще несколько лет назад я тоже слышал там, наверху:
— Помни, дорога всем открыта.
Последний раз я усмехнулся и спросил:
— Открыта? Для кого?
Теперь вот отсиживаюсь в своем углу. Не перетруждаюсь. Меня, конечно, околпачили, но не до конца. Я приглядываюсь к другим: вот дураки — вкалывают изо всех сил. Вся контора.
Потолок над нами стеклянный.
В солнечные дни свет обдает нас жаром, рассыпаясь на квадратные ячейки из-за железной решетки на потолке. Идешь по полу и чувствуешь себя как в винограднике.