Можно было бы закрыть глаза и списать всё на паршивый характер. Только вот седмицу назад произошло то, что нас с Радмилкой заметно припугнуло. Лучезара погнула ложку. Чайную. Мою любимую. С цветочком. Взглядом.
Просто Радмилка взяла без спроса ведьмину кофточку. Примерила на себя. На Лучезаре кофточка висела, а Радмилку обтягивала. Зря, конечно… Не вовремя вернулась домой хозяйка. И началось.
– Барышникова! Я тебе разрешала трогать мои вещи?
Насколько я помню, сей аспект просто ни разу не обсуждался. Да и не произошло ничего непоправимого. Не порвала, не замарала.
– Верещагина, не верещи! Я всего лишь прикинула. Лучше дай поносить.
Но Лучезару понесло. Она драла глотку, как ненормальная. А затем… Мне показалось, будто Чародейка вспомнила о чём-то. Сжала кулаки, напряглась, покраснела, подавила в себе очередной раздражённый вопль. Ложка лежала на столе. Лучезара уставилась на неё, и та вдруг заискрила. Покрылась копотью, закрутилась в спираль. Потом подпрыгнула, ударилась о потолок, оставив там тёмный след, срикошетила от стены и улетела под шкаф. Радмилка побелела и попробовала вжаться в зеркало. А Лучезара закрыла лицо руками. Постояла, тяжело дыша, и через полминуты исчезла, чтобы вернуться поздно вечером. Она успокоилась. Подарила Радмилке кофточку. Та приняла, чтобы только не возражать. Ещё ведьма извинилась передо мной за уничтоженную ложку.
– Да ничего, – скрывая обеспокоенность за неубедительным равнодушием, ответила я.
Дня три Радмилка снова собиралась уйти жить к Златке. Потом они с Верещагиной подписали приговор бутылке игривого, задушевно побеседовали и опять превратились в подруг.
Короче, последние два с лишним месяца жизнь наша лупила кипятком из брандспойта. Не щадя окружающих. После выяснилось, что всё происходящее являлось цветочками. Ягодки нас ждали впереди. Причём ягодки ядовитые, а налопались их мы все от пуза. В особенности я.
Лучезара влюбилась.
У неё с парнями как-то плохонько отношения складывались. Она толком ничего не рассказывала, но из нескольких ненароком брошенных фраз мы с Радмилкой поняли, что Лучезару когда-то предал мальчик, которого она без памяти любила. Потому теперь для неё все представители мужского рода – нравственные уроды и совершеннейшие имбецилы.
И тут – здравствуй, дружок!
Оттолкнусь от начала.
Пятнадцатое грудня начиналось пасмурно. Мне всегда по утрам просыпаться сложно, а зимой особенно. Небо вечно затянуто. Солнца не хватает. Со светом перебои. Батареи не накапливают достаточного количества энергии. В общем, медведи правильно делают, что зимой спят. Хотя я зиму всё-таки люблю. Особенно к вечеру, когда просыпаюсь окончательно.
А ещё я в тот день с работы только утром вернулась. Смена выдалась напряжённая. Пожалуй, самая запоминающаяся в моей недолгой практике.
Сначала за мой столик присел парнишка лет двадцати. На лице его отпечаталась невыносимая душевная мука. Ему явно хотелось надраться. Страдалец вызвал симпатию. Он заказал всё самое дорогое из меню. С горестным видом уплёл и выпил принесённое. А потом испарился. Сперва никто не думал, что он ушёл совсем – куртка осталась висеть на спинке стула. Ну, мало ли как бывает, вышел подышать. Куртка неплохая, хоть и ношеная, потеряла владельца, как я плательщика. Симпатия сдохла в конвульсиях.
Позднее явились посетители из разряда Званых Гостей. Эти смыслом жизни видели разбой на центральной улице. То есть уважаемые люди. Они приехали вкусно покушать. И тут наш повар прокололся. В тарелке главаря (того, у кого самая широкая физиономия) обнаружилась муха. И не то чтобы она, почувствовав внезапный приступ дурноты, упала сверху, пока я несла суп к месту назначения. Муха попала в замес ещё на стадии варки. ЗГ-исты потребовали повара. Мальчишка работал у Владимира вторую неделю. Хозяин взял его по рекомендации своей знакомой в помощь старшему повару. У того имелся помощник, но знакомая едва ли не умоляла. О благодетельстве Владимир, видимо, сильно жалел в тот момент, когда рассыпался в извинениях перед клиентами. Незадачливый кашевар стоял рядом бледный, как халат патологоанатома. Капли пота текли по его лицу, веко дёргалось. Я понимала, что он чувствовал, и сама испытывала нечто похожее. Потому что поужинать к нам зашли явно не те люди, которым можно вот так запросто подать к столу невинно убиенную муху. И вот стояли мы втроём перед суровыми мужчинами и про себя молились. Попутно вспоминая, не оставили ли в этой жизни неоконченных дел. Через минутную бесконечность толстомордый сказал, что ко мне никаких претензий, и я, возликовав, поспешила освободить его поле зрения.