— Поздравляю, уважаемый профессор! — с любезной гримасой на жирном лице проскрипел нефтяной король, пожимая руку Монгомери. — Вы вполне оправдали наши надежды и даже превзошли все наши ожидания. Завтра я вам пришлю чек.
— Искренно жму вашу руку! — процедил стальной король, и на его козлиных губах также показалась любезная улыбка. — Вы — наш меч, карающий бунтовщиков! Вы достойны славы и богатства!
— Мне кажется, нам пора домой! — отозвался профессор, гордо вскидывая птичью голову и вставая с ящика, — здесь нам, я полагаю, нечего делать. — Оба короля сделали знак своим шоферам, и те завозились у машин, приготовляя их в дорогу. При помощи полицейских профессор снова заботливо уложил ящики с частями своего аппарата на переднее сиденье автомобиля.
— Гаррисон! — крикнул инспектор полиции, усаживаясь в автомобиль рядом с Гарри Морганом, — я уезжаю в Нью-Йорк, а вам предлагаю немедленно со всеми нашими ребятами отправиться в Блеквиль. Если же, на всякий случай, вы встретите там каких-нибудь людей, задержите их и действуйте самым энергичным образом. В крайнем случае, стреляйте. И так, до свиданья. Завтра я буду в Блеквиле.
Автомобиль Моргана помчался с холма к Нью-Йорку, за ними последовал автомобиль Маклина.
Роковое письмо
Профессор Монгомери вернулся домой уже ночью, когда улицы Нью-Йорка сияли гирляндами матовых, излучавших белый свет, шаров и созвездиями разноцветных электрических звезд под огромными витринами магазинов и подъездами домов. Соскочив с автомобиля, он кивком головы простился со своими спутниками и в сопровождении двух шоферов, согнувшихся под тяжестью ящиков с частями прибора, двинулся от ворот к подъезду. На балконе, под тентом ярко светилась электрическая звездочка; окна гостиной и комнаты тетушки Джен в верхнем этаже были ярко освещены. Профессор нажал кнопку звонка; в окнах нижнего этажа вспыхнул свет, и голос тетушки Джен прогудел за дверью, окликая Монгомери.
— Да, это я, откройте! — отозвался Монгомери.
Когда дверь распахнулась, Монгомери быстро спросил:
— Долли у себя?
— Она еще не возвращалась от Мери Морленд, — ответила экономка.
— Черт знает, что это такое! — сердито пробормотал Монгомери, — скоро ли это кончится? Девица окончательно сошла с ума!
Он поспешно стал подниматься по лестнице, крикнув на ходу экономке:
— Ужин подайте, пожалуйста, на балкон! А пока проводите этих людей в лабораторию и понаблюдайте, чтобы они аккуратно поставили ящики на прежнее место!
Через четверть часа профессор в своем обычном костюме вышел на ярко-освещенный балкон, где около стола уже хлопотала тетушка Джен.
Монгомери уселся в качалку и лениво принялся за ужин. Комариный писк звонка коснулся слуха Монгомери и он вздрогнул. Кто может звонить к нему поздно ночью?
Это, вероятно, возвращается Долли. Через минуту в дверях показалась тетушка Джен, раскрасневшаяся от негодования; она размахивала каким-то письмом, словно собиралась швырнуть его в лицо профессору.
— Это был сумасшедший или окончательно пьяный! — вскричала она. — Когда я ему открыла дверь, я это сразу заметила. Лицо у него перекосилось, глаза блуждали, как у помешанного, честное слово! В одной руке он держал газету, в другой — вот это письмо.
Когда он меня увидел, швырнул мне письмо и заорал:
«Передайте это письмо вашему профессору, пусть он его прочитает сейчас же. Может быть, он кое над чем задумается. Также пусть он прочитает сегодняшний ночной экстренный выпуск «Геральда». Там подробно описан подвиг одного зверя и негодяя». Потом он еще что-то кричал об убийстве, крови и возмездии, размахивая газетой. Очевидно, он сбежал из сумасшедшеф Дома, или был мертвецки пьян, мистер Монгомери! Или, вернее, то и другое вместе!
— Давайте письмо! — быстро перебил профессор и протянул нетерпеливо руку. Разгневанная экономка бросила письмо на стол и с присущим ей величием удалилась.
Монгомери схватил письмо, нетерпеливо разорвал конверт, взглянул на написанное знакомым, полудетским почерком и задрожал. Он провел дрожащей рукой по лицу, справился с волнением и прочитал, холодея от ужаса:
Белый листок задрожал в руке Монгомери, и эта рука бессильно опустилась на колени. Он не хотел верить своим глазам. Как! Его дочь, его любимое, единственное дитя, как видно по дате письма, уже несколько дней в восставшем городе… И сегодня, быть может, он своей собственной рукой… свою дочь, свою единственную привязанность! Эти мысли были мучительней жестокой физической пытки. Нет, такая чудовищная вещь не могла случиться! Ведь есть же в мире справедливость. Не может быть, чтобы судьба так жестоко посмеялась над ним в день его торжества!