Наконец, молочно-белый шар замер. С одышкой и болью в правом боку, Клим приблизился к объекту — тот рванулся ему в лицо. Яркая вспышка — и пустота…
— Ну-ка, сколько пальцев видите?
— Три.
— Хорошо!
Врач, толстый лысеющий грузин с характерным акцентом и носом, удовлетворённо кивнул и отошёл от следователя. Клим Глебов осмотрелся — он лежал на койке в медсанчасти. Судя по керосинкам, рассвета ещё не было.
Рядом присел Агнаров.
— Ну, как голова? В норме?
— Болит… Что произошло? Давно я тут?
— Минут пятнадцать… Тебя эта хрень в лоб шарахнула: мы с Ромой видели вспышку и слышали хлопок небольшой. Ты потерял сознание, а шар исчез к чёртовой матери. Вот, мы тебя сюда притащили. Григорий осмотрел, говорит, что не видит никаких признаков внешних повреждений.
Грузин кивнул.
— Голова гудит… Последнее, что помню — очень яркая вспышка. И всё.
— Ты успел что-нибудь заметить?
— Ничего. Только яркий свет в глаза, такой, что аж зрачки заболели. И как будто треск, вот как на полигоне при испытаниях. А потом я отключился.
Яков Иосифович в сердцах выругался. В это время подошёл Латыгин. Видок у Романа Константиновича был так себе.
— Роман, ну что там?
— Что-что… Сахаров теперь. Эх, нет больше Самуила…
— Так, Клим, ну-ка давай. Умылся — и пошли, по горячим следам будем обыск проводить.
Глебов не без труда сел на койке: голова слегка кружилась, немного подташнивало. Ощущения были как после контузии, ну или как будто как следует засветили в лоб, прям «с вертухи» прописали. Ещё и странный металлический привкус во рту. Не крови, а именно металла, чем-то походило на гильзу от патрона.
Ещё раз встряхнувшись, Клим пошёл в туалет. Протянул руку к умывальнику — между указательным пальцем и краном пробило искру. Чертыхнувшись, следователь отдёрнул руку. Подождал, попробовал ещё раз — снова разряд, слабого белого цвета, а по струе воды рябью проскочили искры. Глебов выматерился, протёр глаза и решил, что надо будет после всего всё же зайти к Кебучеву, поговорить. А то это уже совсем чертовщина…
Агнаров ждал у двери медсанчасти, нервно раскуривая трубку. Уже по дороге, пыхтя махоркой, он несколько раз выругался, спотыкаясь буквально на ровном месте — нервы были ни к чёрту. Дойдя до комнаты, начальник полигона попросту кивнул коллегам и щёлкнул лампочкой — начался обыск.
Комната Сахарова была обставлена бедненько, но не без претензии. Поношенные пыльные сапоги, две пары брюк, пиджак, небольшой затёртый саквояж со сменным бельём и несколькими рубашками — вот и всё личное имущество старого партийца. Всё остальное — «что выдали»: набор постельного белья из части, стол, стул, керосинка, полотенца на умывальнике, мыло… Даже чернильница и ручка были казённые, единственная личная вещь — бритва. Примечательно, что в ящиках тумбочки Самуил Львович почти ничего не хранил: всю канцелярию он получал в части, рубашки носил без запонок и галстука, расчёской, по всей видимости, лысину не полировал. Только в верхнем ящике был пакетик с чаем да коробок спичек — впрочем, даже спички оказались армейские, с красным самолётом.
На этом фоне выделялся стол: помимо ожидаемой чистой бумаги и письменных принадлежностей на нём оказалось три стопки книг. Одна, книги в которой явно открывали от силы пару раз, представляла собой «Капитал» Маркса, несколько томов Ленина, томик Сталина и воспоминания какого-то красного командира Бабеля, озаглавленные «Конармия». Зато две других стопки были буквально зачитаны чуть ли не до дыр, прям затёрты. Первая, по центру, вместила в себя дюжину книг, среди которых были сочинения Достоевского, сборник рассказов Чехова, «Герой нашего времени» Лермонтова, сборник стихов Пушкина да несколько томов Толстого. В общем, «школьный набор» из библиотеки части. Латыгин взял сверху томик Льва Николаевича, покрутил в руках, отметил внутри на обложке штамп библиотеки ВОХРы да положил на место.
А вот вторая стопка зачитанных книг, ближе к краю, была любопытной: Драйзер, Твен, Диккенс, Шиллер, Гёте и, чёрт побери, Бунин. Присвистнув, Агнаров взял издание Ивана Алексеевича, приоткрыл.
— Из Парижу! Поглядите-ка, свежайшее, тридцать второго года. Вот же, получается, контра! Что читал!
— Яков, чёрт бы с ним! Больше ничего не бросается в глаза?
— Скупердяй — ну, чего с него, жидёнька, взять… Не, ну каков паразит — даже кальсоны с части взял, а сам Бунина, поглядите, читает, сволочь эту белобандитскую. Тьфу!
Глебов пожал плечами. С одной стороны, комната старого партийца грустно удивила отсутствием того достатка, который ожидаешь увидеть у верного борца революции. Не было ни грамот от Сталина, ни фотографий с Ленином или хотя бы Калининым, ни даже элементарных подарочных часов или сворованного в годы революции серебряного портсигара. В то же время, всё было как бы обставлено, всего ровно столько, сколько надо, а книг так и вовсе с избытком. Как будто человек в санаторий приехал…
— Клим, замерь пятно на полу, пожалуйста.
— Как будто сам не видишь…
— Вижу. Но ты замерь.
Следователь присел на корточки, приложил метр к обугленному пятну — к счастью, пока он был в медсанчасти, Роман принёс вещи, всё было под рукой. Как и ожидалось, пятно было ровнёхонько такое же, как и предыдущие два раза. Ни на миллиметр не отличалось от того, что все уже видели. Да и о природе его теперь было ясно — молочно-белый шар с искрами не просто так вылетел из комнаты.
— Я вот чего не понимаю. Шар этот, чем бы он ни был, явно связан с исчезновением. И он по воздуху летает. Так?
— Да, Рома, всё так.
— Тогда какого чёрта пятно на полу? Ни на стенах, ни под окнами, а посреди комнаты, на деревянном полу. Какого чёрта?
Агнаров пожал плечами. Клим же присмотрелся к пятну.
— Роман, ты не прав. Пятно не посреди комнаты — оно перед кроватью. И прошлые разы так же было.
— И что?
— Да похоже на то, что оно целенаправленно оказалось перед кроватью, перед спящим человеком. И потому мы слышали крик — это Сахаров проснулся, возможно, от треска или ещё чего, да хоть бы и случайно, увидел это и заорал. Тут-то его и не стало. Как будто объект… охотится на людей.
Повисла напряжённая тишина. Наконец, прочистив горло, Яков Иосифович обратился к коллегам.
— Так, товарищи. Нам надо всем сейчас поспать, чтобы прийти в себя. Комнату я запру. Давайте так договоримся: до десяти где-то отоспимся, затем процедуры, туда-сюда, и в одиннадцать повторный обыск. При свете дня и на свежую голову.
— Так точно.
Мужчины разошлись…
Клим Глебов вернулся к себе, походил немного по комнате, лёг в постель. Медленно досчитал в уме до тысячи, тихонько встал. Стараясь не издавать и звука, выбрался из помещения через окно, затем, пригнувшись, пробежался до окон комнаты Сахарова. Толкнул створку — как и ожидалось, она легко распахнулась. Следователь проворно подтянулся внутрь, присел, прислушался, и, убедившись, что всё спокойно, начал повторный обыск.
Первым делом мужчина решил тщательно перевернуть все книги: ему не давало покоя, почему они были сложены в три такие неравные стопки. Ну, с сочинениями Ленина и тому подобной ерундой понятно: их обычно никто не читал, так, для «послужного списка» брали в библиотеке, особенно кандидаты в партию. А вот зачем разделять художественную литературу на две стопки — это было неясно. Иностранная, конечно, всякие там Твены-Драйзеры — но их вполне себе можно было достать, по крайней мере в Москве, это не Бунин. Собственно, Бунин этот, как будто специально был положен сверху стопки, чтобы сразу привлечь к себе внимание…
В собрании сочинений белого эмигранта ничего интересного не обнаружилось. Рассказы как рассказы, ни пометок, ни загнутых уголков, ничего необычного, кроме имени автора и места издания. Собственно, все иностранные книги тоже были вполне себе обыкновенными, Шиллера и вовсе Сахаров стянул в Московской публичной библиотеке. Отложив их, Клим принялся за отечественных авторов — ничего необычного, все книги были из местной библиотеки, кроме сборника Фёдора Михайловича Достоевского.