Иоанн почти не выходил из дома — разве что навестить в конюшне старую Грейс. Ездить верхом он так и не научился — гулять водил её конюх. Этим солнечным утром Иоанн перекинулся парой слов со Стивеном по скайпу — друг звонил ему из Нью-Йорка, где готовился к учебному году в Гарварде, — и сел за письменный стол.
Стивена не особо интересовала история, только глобальные процессы, и на статью друга он откликнулся скупой рецензией: «Любопытно». Но для Иоанна император Юстиниан, историк Прокопий, полководец Велизарий и все, с кем он встречался на страницах книг и чьи имена отстукивал на клавиатуре, были живыми собеседниками. За звучанием их имён, сохранившимися изображениями, рассказами об их привычках, личной жизни и подвигах Иоанн видел людей. Людей, которые жили, ходили по земле, любили и умирали. Они дышали тем же воздухом, видели такие же закаты и рассветы, они мыслили, они существовали. За каждой строчкой, посвящённой им, Иоанн видел долгую судьбу — семейную драму, тяжесть принятого решения, упорство, боль потерь и слёзы разочарования.
Всё, описанное в этих книгах, как часто повторял себе Иоанн, случилось взаправду. Сегодня об этих людях помнят лишь страницы книг, но эти книги они написали своими поступками, а не словами. Открывая волшебную дверь в прошлое и уходя в загадочный, жестокий, унесённый с ветром мир, Иоанн особенно остро ощущал ход времени. Он поражался человеческой истории, поражался тому, как века сменяют века, поколения сменяют поколения; и слова одних остаются навсегда, а других — растворяются без остатка. И ещё сильнее Иоанн ощущал себя самого — одинокого читателя в толпе перед скалами, возвышающимися из пропасти прошлого.
«Я тоже умру, — думал Иоанн, глядя, как белый лист на экране заполняют цепочки букв, образующих слова и предложения, — и если всё будет хорошо, то меня будут помнить, но как долго? Смогу ли я стать одним из тех, кто обрастёт мифами и станет легендой, о ком будут писать и говорить, чьё имя волны истории пронесут сквозь тысячелетия, чтобы когда-нибудь обо мне писал статью студент тридцать первого века нашей эры?»
Иоанну этого хотелось. Когда-то давно он писал эссе о викторианском премьер-министре XIX века Бенджамине Дизраэли, и, хотя новая история не особо вдохновляла Иоанна — она представлялась подражательством пигмеев античным великанам, — он запомнил вопрос, который Дизраэли задавал себе в юные годы: «Кем же мне стать, новым Александром Македонским или новым Гомером?» Сегодня, спустя сто пятьдесят лет, тот же вопрос волновал Иоанна.
Пока он сидел за столом в родительском поместье в Фарнборо, переписывал свою работу, предвкушал обучение в Аббертоне и мечтал о будущем, на расстоянии полуторачасового перелёта самолётом или одиннадцати часов на машине, в центре Мюнхена, недалеко от Мариенплац, на улице, которая упирается в колокольню церкви Святого Петра, за столиком в кафе сидела и курила молодая женщина. Она не дождалась человека, назначившего ей свидание, — двое смуглых бородатых мужчин схватили её и затолкали в белый ржавый минивэн. Она закричала, ей заткнули рот, она выронила сигарету на мостовую, и та тлела под грохот колоколов церкви.
Спустя три года эта женщина родит дочь и даст ей имя Элизабет.
9 февраля 2018 года. Аббертон
— Мне нравится, — свеженапечатанный, ещё пахнущий типографией журнал «Past & Present» в руках Иоанна был раскрыт на статье «Юстинианова чума: новый взгляд».
— Поздравляю, коллега, — улыбнулся профессор Бишоп.
Иоанн перечитал подзаголовок: «Автор: Иоанн Н. Касидроу, студент Академии Аббертона». Ему определённо нравилось, как смотрится его имя на плотной бумаге.
— Мне вышлют электронную копию? — спросил Иоанн.
— Попроси их, — ответил профессор Бишоп.
— Мне нужно ещё несколько экземпляров.
— Свой я тебе не отдам, — Бишоп откинулся в кресле и попытался свернуть толстый журнал в трубочку. — Сохраню на память.
— У вас таких много, — рассмеялся Иоанн.
— Купи, — сказал Бишоп. — Пока не распродали тираж, купи, сорви ценники и дари кому хочешь.
— Мне нужно хотя бы отправить отцу. В печатном виде.
— Вот тебе для отца. — Бишоп показал Иоанну на оставшийся на столе третий экземпляр журнала.
— Как-то мало для авторских экземпляров, всего три штуки.
— Они хотели отправить один.
— Это вы выбили у них три?
— А как же. — Бишоп прекратил раскачиваться в кресле и положил журнал на стол.
— Спасибо.
— Работа действительно хорошая, — заключил Бишоп. — Ещё раз поздравляю.