Их семью сослали в провинцию Шэньси, в деревню в округе Баоцзи: вечером постучались в дверь, погрузили в военный грузовик и увезли, не дав даже собрать вещи. Пятнадцать лет Нам Туен провёл в деревне; никто не мешал ему обсуждать с отцом политику, хоть новости в этот отдалённый край и запаздывали, а телевизор работал с перебоями. У отца было крепкое здоровье, каждый день с рассветом он уходил в поле, а возвращался с закатом. Повзрослев, к нему присоединился и сын — но, работая в поте лица под палящим солнцем, он всегда знал, что есть и другая жизнь. Он знал: что-то должно измениться.
Когда ему разрешили вернуться в Пекин и продолжить обучение там, Нам Туен увидел вокруг себя новый мир: Интернет, мобильные телефоны, машины, гигантские корпорации и ветер перемен с Тихого океана… Нам Туен решил пойти в политику, хотя знал, к чему политика привела его семью и чем обернулась для его отца. Поначалу у него получалось, жаждущие перемен студенты Пекинского университета были благодарной публикой, но, успешно защитив диссертацию по экономике, Нам Туен захотел большего.
Вместе с ним училась девушка, и он влюбился в неё без памяти. Он считал её своей музой, её вдохновлял образ борца. Они объявили о скорой свадьбе на одном из собраний своего кружка — и поцеловались под бурные аплодисменты. Для Нам Туена это было новое рождение, весна его жизни, и ему казалось, что он может свернуть горы. Через год у них родился сын, спустя три — дочь. «Если я могу подарить жизнь, сотворить человека, — спрашивал Нам Туен себя, — то почему я не могу изменить нашу страну? Почему я не могу убедить всего-то пару человек прекратить безумие и сделать шаг навстречу своему народу?»
Он не осознавал, что для молодого революционера, берущего деньги у людей из Вашингтона, семья — непозволительный риск. Но сейчас, валяясь на полу, он это хорошо понял, и оттого каждый удар становился ещё больнее.
Внутри грудной клетки что-то надломилось, и Нам Туен услышал хруст своих рёбер.
— Имя!! — рвал воздух крик. — Имя!!
Нам Туен пробормотал что-то нечленораздельное: воздуха не хватало, горло забивала кровь.
— Что ты там бормочешь!! Имя, чётко, имя!!
Он должен быть назвать своего единственного друга, который заболел и не пришёл на собрание верхушки организации. Возможно, никакой болезни и не было — может, его кто-то предупредил, а может, он просто решил провести вечер с девушкой, — но, так или иначе, он не пришёл, а всех остальных схватили. Нам Туен не сомневался, что сейчас он где-то недалеко — может, за стенкой. И, скорее всего, его точно так же избивают, и он говорит, что во всём виноват Нам Туен. Потому что знает: Нам Туен в свою очередь обвинит его. Он знает, что настоящий допрос с пристрастием выдержать невозможно. И у Нам Туена на языке его имя, и он пытается его произнести, но вот беда — сказать ему не дают…
— Тут только ты и я!.. И ещё твоя жена и твои дети! — продолжает заливаться щуплый человек. — Подумай о них, в конце концов, мы можем убить их всех! мы заставим ИХ страдать, не тебя, а ИХ! Ты правда этого хочешь? Ты правда этого хочешь?!!
Конечно же, он не хочет. Идёт одиннадцатая минута допроса, его хватают за окровавленный ворот рубашки и поднимают обратно на стул. Лицо обжигает холодная вода; открытые раны отзываются резкой болью.
— Имя?!
Нам Туен кашляет, плюётся кровью. Приступ долгий, и, когда он поднимает голову и смотрит в глаза щуплому человеку, вдруг на секунду проносится мысль: «стоп, может, всё позади? может, не стоит…»
Словно прочитав эти мысли, его валят обратно. Он теряет счёт времени, спустя две минуты прекращает думать. Остаётся только молить о пощаде, но он никак не может найти слова и связать их, потому что каждый удар чуть не лишает его сознания.
— Имя! — слышит он где-то далеко. — Давай! Думаешь, они будут считать тебя предателем? Боишься этого, да? Думаешь, лучше умереть? Так ты не умрёшь! О тебе никто не думает, понимаешь, всем на тебя наплевать! Ты уже никогда не выйдешь отсюда! Ты и так мёртв здесь! Тебя никто не спасёт! Всё зависит от тебя! Только от тебя, здесь только ты и я… И твоя семья, Туен, понимаешь, твои дети, подумай о них, подумай о своей жене, вспомни её, неужели ты желаешь ей такой же боли…
На пятнадцатой минуте его опять сажают на стул, и он говорит. Говорит быстро, потому что боится, что у них не хватит терпения. Четырнадцать минут и сорок секунд, отмечает капитан. Что ж, думает он, с этим закончили. Следующего…