Водила табун из завода на пастбище, на водопой, а когда потеплело, и купаться старая, седая, опытная кобыла Рогнеда.
Матки шли к реке медленно, важно. Сосунки бежали рядом, отставали, заигрывали друг с дружкой — лягались, кусались, потом скачками догоняли матерей.
Те входили в воду не спеша. Сперва долго пили, пригнув головы, бесшумно. Жеребята боязливо щупали губами воду, окунали морды, фыркали. Но лезли купаться смело. Василий покрикивал:
— Вперёд, вперёд, нечего! Не бойтесь, не потонете!.. Ты куда, пострел, раньше матери лезешь? А ну, назад! Меньшего, меньшего пропусти, баловница, не то накажу… — Василий, вроде Федотыча, разговаривал с лошадьми, как с людьми.
Жеребята возвращались с купания потемневшие, с прилипшей шерстью. Сразу начинали валяться по лугу, обтираясь, сбрасывая линявший волос.
Прибегая на пастбище или к реке, Женя узнавал Лучика среди других издали: он был светлый, чёткий, особенно заметный возле коричнево-шоколадной Лады. Рос Лучик на пастбище ещё быстрее. И голос Женин и свист знал теперь безошибочно. Тотчас настораживал, заострял уши, поворачивал на гибкой шее маленькую голову, откликался нежно и звонко:
— И-го-го-го!..
Женю удивляло: хотя табун пасся на пастбище весь день, а то и ночь, и матки, не переставая, щипали, ели сочный корм, всё равно им дважды, утром и вечером, привозили из завода овёс. Маткам — обыкновенный, сосункам — сплющенный, как «геркулес», которым Евгения Андреевна кормила Женю после болезни и который он терпеть не мог. Сосунки же ели взахлёб, жадничая и толкаясь.
Однажды, заметив, что Женя часами торчит возле табуна, Василий сказал с ленивой усмешкой:
— Учись верхом ездить. Пасти со мной станешь…
— Кто же мне даст — верхом? — спросил Женя радостно.
— Приходи, как табун в жару загонять станут, — научу.
Женя знал: скоро от жары, оводов и слепней лошадей будут в полдень до прохлады уводить в конюшни.
В первый же день, когда Василий пригнал днём маток и сосунков, он помчался в сарай, где стояли рабочие лошади. Их было в заводе несколько — развозили от амбаров овёс, сено, вывозили из конюшен навоз, ходили под табунщиками… Мало разве работы? Василий сидел на колоде, ел солёный огурец.
— Пришёл я… Как вы велели… Пока они в денниках. Сахару вашим можно дать?
— Отчего ж нельзя? — усмехнулся Василий. — Огурца желаешь?
— Спасибо, не хочется что-то. — Из вежливости Женя улыбнулся. Уж не забыл ли Василий обещание поучить верховой езде?
Но нет, не забыл!
— Значит, тренировку проходить будем? — сказал со своей ленивой усмешкой.
— Мне вон та нравится. — Женя несмело показал на гнедую мохноногую кобылку. — Только я ещё никогда верхом не ездил. Вдруг не смогу, не сумею?
— А что тут уметь? Начинай давай с этой…
И не успел Женя опомниться, как сильные руки Василия, подхватив, посадили его на спину шарахнувшейся от неожиданности кобылки. Признаться, Женя струхнул здорово. Изо всех сил стиснул голыми ногами бока Гнедухи, вцепился руками ей в холку.
— Чем не жокей? — поддразнил Василий. — Посадочка, конечно, подгуляла, клещом впился… Прямей, прямей держись! Брось гриву-то…
Женя с трудом оторвал руки. Думал, что выпрямился, — на самом деле только надул живот.
— Проехаться можно? — спросил, еле ворочая языком.
— Насчёт проехаться — лучше на моём Ваське. Эта резва будет, баловать любит. Для первого раза хватит. Слезай!
Слезать? А как? Гнедуха, чувствуя на себе новичка, забила задними ногами и вдруг, повернув голову, взяла губами Женину ногу.
— Ай, кусается!.. — испуганно вскрикнул он.
— Да не кусается, говорю, балует…
Василий помог Жене слезть, подвёл к Ваське, который стоял смирный, вялый, чуть не дремал над кормушкой.
— Мой старик покладистый, верный.
Василий взял Ваську за уздечку, вывел из конюшни.
— Теперь сам влезай. Вон, со скамейки, с земли не достанешь, — и передал уздечку Жене.
Васька пошёл за мальчиком покорно.
Встал где нужно. Пока, срываясь и пыхтя, Женя карабкался ему на спину, стоял не шевельнувшись.
— Порядок! — крикнул от сарая Василий. — Езжай помаленьку. И вот тебе дельце: в Матвейках дом под зелёной крышей знаешь? Доедешь — не слезай, а в окно стукни, хозяйке моей передай: сегодня за сменного дежурить остаюсь. Понял? И назад сразу, я тебя здесь встречу.
— Понял! — бойко ответил Женя.
Он подёргал уздечку, поцокал — страх уже проходил. И Васька сперва шажком, потом рысцой затрусил к воротам завода.
Красота! Женя был взволнован и счастлив. Когда Васька перешёл на рысь, стало трясти и подкидывать, больно ударяя о жёсткий хребет. Женя подёргал уздечку:
— Тпруууу!..
Васька сразу пошёл шагом. И верно, послушный. Женя даже погладил ему шею, оглянулся — жаль, нет никого!.. В общем, ничего страшного, только высоковато и жарко, шерстит ноги.
Решил повернуть Ваську, потянув уздечку правой рукой, — слушается. Левой — слушается. Ногами похлопал по бокам — ходу прибавил. Действительно, толковый конь. А если поскакать? Он стал понукать Ваську. И тот поскакал!
Со стороны это было не так уж красиво. Женя таращил глаза, рот был раскрыт, руки вцепились в гриву, его подкидывало и трясло, как пустой бидон. Но самому казалось: несётся как вихрь, как Чапаев на лихом скакуне в атаку на белых! Земля летит из-под ног, ветер рвёт одежду…
Если бы видели папа, мама, Иринка, Лёня! Или хоть Щербатый с Антошей…
И вдруг бешеная скачка кончилась. Васька перешёл на рысь, на шаг, преспокойно свернул с дороги и, не обращая внимания на седока, начал щипать траву. Женя чуть не съехал по шее на землю. Он был сражён, до Матвеек осталось всего ничего, вон по дороге идут колхозницы. Что делать? Изо всех сил дёрнул уздечку — Васька ни с места.
— Эй, парнишка! — крикнула одна из женщин. — Помочь, что ли? Не управишься?
— Пускай поест. Я его нарочно пустил, — мрачно ответил Женя.
Женщины прошли. Он решил действовать лаской: стал тянуть Ваську, называя миленьким, умницей. Не помогло. К довершению, наевшись, Васька отправился к реке. Спустился к низине, вошёл в воду и долго пил. Потом потряс хвостом, отгоняя оводов, и закрыл глаза — решил поспать. Точно и не было у него на спине лихого наездника! Такого позора Женя не выдержал.
Распластавшись, как лягушка, соскользнул он с Васькиной спины, свалился ему под брюхо, вскочил и, зажав уздечку, повёл за собой.
На дороге снова показались люди. Женя для чего-то сделал вид, что хромает. Не хватало, чтобы встретились Щербатый или Антоша!
Ковыляя, добрёл он до избы Василия. Исполнил порученное. Как же назад, тоже пешком возвращаться?
Но тут Васька словно сжалился и понял муки мальчика. Вдруг сам, без понуканий, подошёл к высокому крыльцу, повернулся боком, точно приглашая: «Садись, чего уж, довезу!..»
Женя сперва не поверил: неужели приглашает? Взбежал на крыльцо, вскочил на Ваську, и тот, никуда не сворачивая, бойко, рысью понёс его к заводу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
А вскоре случилось вот что.
Уже не один раз Женя помогал Василию гонять табун. Иногда на Ваське, иногда на Гнедухе — она оказалась вовсе не такой резвой, стала слушаться и Жениных рук. У него появилась даже новая мечта — подучиться ещё без седла и попросить у Ильи Ильича покататься в манеже на Заре!
И вот однажды, возвращаясь на Ваське с пастбища, Женя увидел: к заводу от леса медленно едет машина, «Москвич». Это был незнакомый «Москвич», выкрашенный красиво и необычно: низ коричнево-кофейного цвета, верх как топлёное молоко.
Женя остановил Ваську в воротах.
— Послушай, мальчик, ты не в курсе, где можно найти директора конного завода?
Передняя дверца «Москвича» распахнулась, из неё высунулся мужчина в белой рубашке с ярким галстуком, в продолговатых чёрных очках. Рядом с мужчиной сидела девочка в большой соломенной шляпе и тоже в тёмных очках.