Да! Мне постоянно и бесконечно было жаль тебя. Чувство долга, но уже не любовь, ни при каких условиях не позволили бы мне покинуть тебя в безнадежном твоём состоянии, но меня более всего уже тревожила собственная душа – что с нею стало?
Неужели я не любил тебя по-настоящему даже раньше, когда весь горел от любви, как мне казалось, если столь быстро изменился к тебе при первой же, пусть и очень серьезной, пусть даже роковой трудности? Что со мной, если я стал непроизвольно отводить взгляд от тебя, всякий раз, когда это оказывалось возможным.
О прежней твоей молодости и красоте уже неуместно было вспоминать; ты стала не просто некрасивой, ты внешне стала иной, не такой, которую я впервые увидал и полюбил. Причем все изменения в твоем лице и теле не только внешне делали тебя иной, почти незнакомой мне, не такой, какую я полюбил, но они пугали меня всё более проявляющейся жуткой уродливостью, возможной лишь в страшной сказке с какими-то диковинными страшилищами… Именно в этом банальном смысле я боялся твоего нынешнего лица, с его увядшей, желтой и настолько стянувшейся кожей, что с трудом смыкались бескровные губы и даже во сне оставались приоткрытыми глаза. Из-за невозможной худобы неправдоподобно выпятились скулы, стали очень резкими, будто специально подчеркнутые плохим художником, большие коричневые пятна пигментации на коже…
И мне на ум навязчиво приходило, независимо от моего желания, тормозящего всякие не красящие тебя выводы и сравнения, сходство с какими-то чудовищами. И хотя в этом ничуть не было твоей вины, лишь твоя огромная и острая беда, но я видел лишь то, что было перед моими глазами, и ничего более. А мой уставший мозг, уже почти не сопротивляясь, выдавал мне, подчас, совсем не то, что мне хотелось, что я мог бы как-то переварить в своем сознании и, смирившись с этими независящими от тебя изменениями, безболезненно для себя принять спокойно, как должное.
Я должен был, обязан был, глядя на тебя нынешнюю, видеть перед собой тебя еще ту, молодую, здоровую, веселую и красивую. Я должен был притворяться. И я это делал и всё-таки не мог… Я видел всё, как есть, без прикрас. И это не могло не отражаться на моём отношении к тебе. Я пытался справиться с этим отвратительным ощущением, но у меня не получалось, и становилось ещё муторнее на душе.
«О, боже! Как же мне перенести это проявившееся в беде моё жуткое ханжество? Почему я не смог с честью пережить посланные на нас испытания? Почему я сломался в то время, когда ты, которой куда тяжелее, нежели мне, держишься словно истинный герой! От тебя и жалобы-то я ни одной до сих пор не слышал! Почему я только теперь узнал о себе столько гадостей, на которые оказался способен, что далее уважать себя не смогу никогда! Откуда во мне взялось это моральное уродство?»
Только твои глаза оставались прежними, даже еще более прекрасными, мягкими и понимающими. Мне бы в них глядеть да глядеть, не отрываясь, но всякий раз, когда я так поступал, на меня наваливалась нестерпимая жалость к тебе, которую не удавалось, наверное, скрыть, потому что мои собственные глаза предательски влажнели, и я тут же находил предлог, чтобы отойти в сторону, дабы успокоиться и передохнуть от изматывающих эмоций.
Неужели раньше я любил в тебе одну лишь свежесть, молодость, красоту, игривость? Неужели за этим не существовало более значительных чувств? Неужели моё влечение к тебе оказалось всего-то природным влечением к противоположному полу, прикрытым даже от самого себя пустячной болтовней, завесой обожания и бережного ухаживания? Неужели моя душа, как таковая, есть торичеллиева пустота, не способная заполниться подлинными чувствами, хотя бы самыми обычными, но достойными уважения? Что получилось бы у нас дальше при ином, более благополучном для тебя раскладе, без вмешательства этой ужасной болезни, но с моим непонятным даже для меня и скрытым в глубине меня странным отношением к тебе?
Неужели таким я был и раньше, но не понимал этого, а, точнее, не хотел замечать и понимать, оправдываясь тем, что постоянно занят решением каких-то очень важных и вечно «горящих» производственных задач? И только теперь, когда не я испытываю сам себя, а меня самого безжалостно проверяет моя собственная судьба, всё это внезапно оказалось на поверхности!
А что стало заметно? Моя душевная пустота, как неспособность любить душу человека без прекрасного тела? Может, и в жены я выбрал тебя лишь по внешним признакам, поскольку твоя красота и молодость делали бы честь и мне?