Она словно переместилась в прошлое. Всё это – полуобгоревшая крыша с широкими печными трубами, торчащими сквозь остатки проржавевшего железа, стены, поросшие молодой порослью, создавали притягивающую картину, взывающую к себе печальным напоминанием о давно минувших днях. Казалось, сейчас в чёрных глазницах окон пройдёт череда безмолвных силуэтов когда – то живших здесь людей, но вместо этого из крайнего окна взлетела огромная серая сова. Стеша невольно вздрогнула, когда она с шумом пролетела над её головой и уселась на сук векового дуба. Где – то заблеял козлёнок. Его плачущий голос был тонок и жалостлив. Ему в ответ послышался тяжёлый вздох.
Стеша оглянулась. Неподалёку стояла согнутая в три погибели старуха в чёрном монашеском одеянии. Она тяжело опиралась на клюку и внимательно разглядывала Стешу. Тёмное морщинистое лицо, крючковатый нос, провалившийся беззубый рот и кустистые, низко нависавшие над глазами брови делали её похожей на бабу Ягу.
– Здравствуйте, бабушка! – сказала Стеша, глядя на неё с нескрываемым удивлением и жалостью.
– Здравствуй… – скорее выдохнула, чем сказала старуха, разглядывая её лицо, – Анастасия, как есть, Анастасия… А я уже и не чаяла тебя дождаться.
Её скрипучий голос был слаб и безжизненен.
– Вы меня ждали? – удивилась Стеша, – Почему?
– Так было написано на роду… – ответила старуха.
– На чьём роду?
– На твоём, последней из рода Тумановых.
– Я не Туманова, я Буренкова, – ответила Стеша, не желая вводить старую, наверняка потерявшую память, женщину в заблуждение. – Степанида Буренкова.
– Твоего отца звали Никитой? – спросила старуха, не обращая внимания на её слова.
– Да, Никитой. А откуда вы знаете? – удивилась Стеша.
– Знаю. Где он сейчас?
– Он умер, когда я была совсем маленькой. Утонул в реке вместе с моей мамой. Меня растила бабушка. Она тоже умерла, три года назад.
– Муж есть?
– Нету. – ответила Стеша, но, не желая лгать, тут же исправилась – я от него ушла.
– Пошто так? – строго спросила старуха.
– Сильно пил.
– Небось и бивал?
– Бывало… – вздохнула Стеша.
– Ничего на Руси не меняется… – проскрипела старуха, качая головой. – Ну да бог с ним. Похоже, отец твой тоже умер не зная, кто он и откуда. Значит, Анна сдержала клятву, сохранила тайну до самой своей смерти.
– Тайну? Наверное, сохранила… – задумчиво произнесла Стеша, вспомнив бабушкины недомолвки и нежелание говорить о своём прошлом, – вижу, вы эту тайну знаете. Можете мне её рассказать?
– Не спеши, всё расскажу. Немного погодя. Устала. Ох, боюсь, не успею.
– Давайте, я вам помогу. Куда вас проводить?
Стеша взяла её под руку. Тут же рядом возник, словно вырос из – под земли, Родька, и приговаривая, – «мама, зачем поднялась, мама, нельзя, нельзя»… – стал ей помогать.
Вдвоём они провели едва передвигавшую ноги старуху в небольшую деревянную сторожку, стоявшую неподалёку, и уложили на деревянный топчан, накрытый ворохом давно нестиранного тряпья. Стеша с трудом высвободила из её рук клюку, поставила в угол и присела на второй топчан, видимо, служивший постелью для Родьки. Старуха лежала, не шевелясь, и казалось, уже не дышала.
Стеша взяла холодную, словно восковую, руку в свои ладони и стала согревать, желая вдохнуть жизнь в немощное тело. При этом она оглядывала комнатушку с единственным запылённым, затянутым паутиной окошком. В едва пробивавшемся сквозь него свете была видна донельзя закопчённая печь с вмазанным в неё ведёрным чугуном, наполненным водой. Рядом с ним стоял закопчённый чайник, ещё один, пустой чугунок меньшего размера и помятая, тоже пустая, алюминиевая кастрюлька.
В углу стоял громоздкий сундук с кучей тряпья. Над ним висела примитивная деревянная полочка, на которой стояли небольшая стопка глиняных мисок с деревянными ложками, тройка выщербленных кружек, а так же несколько берёзовых туесков и стеклянных банок.
Надо было что – то предпринимать для того, чтобы вернуть к жизни единственного свидетеля, знавшего о её предках.
– Дружочек, – позвала Стеша, – ты где?
– Родька, Теша, Машка, дружочек… – защебетал Родька, появляясь в дверном проёме.
– Родечка, маму надо покормить. Нужен чай, какая – нибудь еда. У вас есть еда?
– Еда… – протянул Родька, мечтательно щурясь.
Видимо, никакой еды, кроме козьего молока да пойманной Родькой рыбы, судя по рыбьим чешуйкам, присохшим к столу, у них давно уже не бывало.