Вскоре Стеша сидела с укутанной пуховым платком шеей, натёртой душистым снадобьем, напротив Софьи Николаевны, завёрнутой в одеяла заодно со стулом и большой кастрюлей с распаренным сеном, в которую были погружены её ноги. Марья Ивановна суетилась между ними, наблюдая, хорошо ли потеют её подопечные.
Далее к ним присоединилась Надежда Семёновна, с трудом добравшаяся их проведать. Едва на неё взглянув, Марья Ивановна взяла инициативу в свои руки, усадила её в кружок с подругами и принялась за дело. Такой нужной и полезной она не чувствовала себя уже давно.
Пока подруги парились, охая и постанывая, Марья Ивановна заварила чай и накрыла на стол. Они как раз рассаживались вокруг него, когда дверь Родькиной комнаты открылась, он вошел в комнату и остановился, сонно щурясь. Вид у него был ужасен, опухшее лицо было сплошь в ссадинах, багровых синяках и кровоподтёках.
– Родечка, голубчик мой, наконец – то проснулся, – заворковала Марья Ивановна –Аяяй, что они с тобой сделали, изверги проклятые.
Родька подошел к ней, и, прильнув лбом к её плечу, пожаловался: « мама, братка…»
Марья Ивановна прижала его к себе и ласково погладила по затылку.
– Ушел твой братка, как пришел, так и ушел… Наверное, больше не вернётся. А мы без него жили и дальше проживём, зато никто тебя больше бить не будет. Давай – ко пойдём, родной, я помогу тебе умыться и ранки твои полечу.
Марья Ивановна нарочито говорила о братке как о живом, и Родька ей поверил, потому что сам ни в одном из окровавленных трупов, изуродованных волками, его не признал. Значит, он действительно убежал, ведь тогда, в страшной суете, было трудно разобраться, сколько там было людей и кто из них остался в живых. Да и Марья Ивановна обмануть не могла.
А она осторожно обмыла ему лицо, легонько промокнула полотенцем, и, смазывая ушибы каким – то снадобьем, приговаривала ласковым, умиротворяющим голосом, похожим на воркование голубки: – «пусть твои раны заживут скорее, и камень тяжкий упадёт с твоей души»…
Двигалась она быстро, но без суеты, легко и спокойно, внушая присутствующим уверенность, надежду и веру в то, что все их испытания уже закончились, а впереди ожидает самое лучшее время в их жизни.
– Эта женщина просто волшебница, – сказала Софья Николаевна, пробуя приподняться.– Я час назад едва на ноги ступала, а теперь чувствую себя значительно лучше.
– Садись, я налью тебе чайку.– продолжала Марья Ивановна, усаживая Родьку за стол, – Вот варенье, медок… Кушай, родной, небось проголодался.
А сама, едва успев присесть, тут же подхватилась: – Ой, кажись, кто – то к нам стучится… Сиди, Стешенька, сиди, тебе нельзя на холод. Я открою сама.
Марья Ивановна заторопилась к двери. Стеша осторожно повернула голову вслед за ней, проверяя состояние своей шеи.
– Кажется, и мне стало лучше…
– Мне тоже.. – добавила Надежда Семёновна, шевеля плечами и выгибая поясницу, – Действительно золотые руки у нашей соседки. Подозреваю, были в её роду бабки, лечившие людей, которые передали ей свои секреты гомеопатии.
– Кто там был? – спросила Софья Николаевна, с обожанием глядя на вернувшуюся Марью Ивановну.
– Степа пригнал машину. Он поставил её в гараж, вот ключи.
– Что же он не зашел?
– Дела у него. Сказал, забежит как- нибудь в другой раз. Да и вам всем надо отдохнуть, а то всё допрашивают и допрашивают, а чего допрашивать, когда и так всё понятно…
Жизнь помаленьку налаживалась. Родька перенёс трагические события на болоте намного легче, чем предполагалось. Хотя их след в его памяти всё – таки остался. Он продолжал играть на флейте, но в его мелодиях стали всё чаще проскальзывать печальные нотки. Иногда он прерывал игру и сидел молча, глядя в окно. Стеша и Софья Николаевна оставаться в депрессии ему не позволяли. Они снова начали усиленно заниматься, разучивать новые романсы.
Солнце выглядывало редко и ненадолго, а частые затяжные дожди чередовались с туманами. Однажды утром Стеша, подойдя к окну, увидела густые крупные хлопья, падавшие медленно и плавно, как в замедленной съёмке. Земля белела на глазах, превращаясь в чистый лист, на котором должна быть написана новая история её жизни.
В это утро Адам Викентьевич застал свою матушку сидящей у стола перед шкатулкой, в которой были собраны все драгоценности, которые он дарил ей на дни рождения. Самый первый подарок, который он, десятилетний мальчик, сделал в первый год обучения у своего двоюродного дядьки, ювелирных дел мастера Григория Шпица, она носила не снимая.