***
— Анунанданари! — от нетерпеливого рыка тонко задребезжали витражные стёкла в окне, и тяжёлая книга, вырвавшись из вздрогнувших от неожиданности рук, с грохотом рухнула на пол.
Сидящая в кресле девушка поспешно нагнулась, чтобы её поднять. На лице её отразилась острая досада.
— Да что б тебя… — сердито пробурчала она себе под нос.
А обладатель зычного голоса продолжал разоряться:
— Анунанданари, сколько можно копаться? Выходи немедленно!
Поименованная Анунанданари скривилась и, бросив испепеляющий взгляд на запертую дверь, нехотя встала.
— Я же сказала — буду через четверть свечи! — с раздражением огрызнулась она.
Бережно, словно величайшую реликвию, она раскрыла захлопнувшийся от удара фолиант и принялась заботливо расправлять замятые страницы.
Пробурчала хмуро себе под нос:
— Орёшь, словно тебе молотом придавило… кое-что, и не ногу…
Обращалась она, понятное дело, не к книге, а к нетерпеливому дядюшке. Сравнение было не слишком вежливым. Но — на диво уместным. И придавленный дядюшка тут же подтвердил сказанное:
— Четверть свечи уже прошло! — гневно донёсся из гостиной его рёв, и Анунанданари страдальчески поморщилась.
Ей сейчас было не до упрёков драгоценного родственника. Горестно кривясь, она осторожно разглаживала надорванный у самого переплёта край страницы, пытаясь вернуть его на место. Пожелтевшая от древности бумага, и так уже истрёпанная от постоянного перечитывания, не выдержала удара. Корявая трещина шла от края листа и тянулась дальше, пересекая изображённые на странице песочные часы. Несомненно, волшебные (и Анунанданари могла бы даже точно сказать, к какой из историй была эта иллюстрация. Если бы её, конечно, спрашивали. И если бы она позволяла кому-нибудь прикоснуться к своей драгоценной книге сказок).
Не обращая внимания на воззвания, она кропотливо разгладила завернувшийся край разрыва. Наклонившись над столом, выдвинула ящик и после недолгих поисков выудила наружу лист тончайшей, прозрачной бумаги (безумно дорогой, но прочной, купленной дядюшкой в хорошем настроении у знакомого архитектора). Оттуда же на свет появилась короткая, уже порядком разлохмаченная кисть и маленькая баночка с мучным клеем.
Последней девушка достала старую кожаную фляжку. Та приятно булькнула в руке, намекая, что запрет дядюшки держать в комнатах еду или напитки его любимой, но непослушной племянницей выполнялся из рук вон плохо. Впрочем, в утешение почтенному гному можно было бы сказать, что во фляге было отнюдь не запретное для младшего поколения вино, а чистая вода из колодца.
Воровато оглянувшись за запертую дверь, Анунанданари поправила фитиль в масляной лампе, а потом, поколебавшись, зажгла от почти прогоревшей Старшей свечи две остальные (ай, заругает дядюшка, если увидит!). Вновь кольнуло так и не утихшей тоской: для деда магические «светлячки» были даже не «несложным амулетом», а так, детской забавой. И делал он их так же легко, как малыши в стойбище — простенькие свистульки из ковыля. За два года она так и не смогла привыкнуть, что в человеческой крепости «светлячки» считаются сложным артефактом и стоят немалых денег. Настолько немалых, что бережливый дядюшка держал магические светильники лишь в мастерской, да и те использовал лишь при особо тонкой работе.
Анунанданари, привыкшей к яростному солнце степи и ярким «светлячкам» дедова шатра, невыносимо не хватало света.
Тяжело вздохнув, она решительно встряхнула головой («крак-крак» — щёлкнули друг о друга деревянные бусины в густых волосах). И, пододвинув поближе коптящую лампу, склонилась над столом.
Сначала она, наученная прошлым горьким опытом, отрезала от листа полоску подходящей длины. Мучной клей сох неожиданно быстро (и так же неожиданно сильно прихватывал тонкую архитекторскую бумагу). Приложила к разрыву на странице, чтобы удостовериться, не обманули ли её глаза с размером.
Дед всё делал проще и легче; но деда больше не было, а ей, единственной правнучке и наследнице великого шамана, не досталось в наследство ни крупицы магического дара…
Одно утешени, — невесело подытожила она, — хотя бы точный глаз Арх’хайра она унаследовала. Клочок бумаги подошёл к разрыву идеально, ни волоса лишки, ни четверти ногтя недостачи.
Лишь теперь Анунданари решилась приступить к самому ремонту. Смочив кисть водой из фляжки, она с величайшим тщанием совместила порванные края. После чего промазала их клеем и аккуратно скрепила наложенной поверх прозрачной бумагой, старательно разгладив её, чтобы изгнать даже самые мельчайшие складки. Дождалась, когда просохнет крахмал, и только после этого закрыла фолиант.
А потом уселась обратно в кресло и, тяжело вздохнув, обхватила себя руками за плечи, привычно прижав книгу к груди. Без дедушки, без его магии, без удивительной способности чинить прохудившиеся вещи одним прикосновением пальцев, было тяжело и непривычно. Книга, два года назад выглядевшая новой и целой, невзирая на свой почтенный возраст, всё больше походила на истрёпанный нерадивым школяром буквинец. А сама Анури, несмотря на ежедневные изнуряющие попытки, пока так и не смогла даже зажечь лучины собственной волей. И ей было страшно и тоскливо от мысли, что настанет день, когда «Сказания», её самый верный (и единственный теперь) друг, её последняя память о родителях и деде, превратятся в затёртый до невозможности разобрать буквы антикварный мусор.
Без дедовой магии было тяжело. А без самого деда — просто невыносимо.
Она горько всхлипнула, жалея себя. Беззвучно — иначе прибежит встревоженная тётушка, за ней прискачет любопытная Даниранминари, а там и сам дядюшка, того и гляди, придёт, бросит без пригляда мастерскую… И, чего доброго, решит, что она ревёт из-за него, и вовсе перестанет просить её о помощи.
Решительно встав, Анури аккуратно закрыла книгу, с величайшей осторожностью опустила её в нижний ящик стола (в пику верхним, захламлённым до невозможности нормально закрыть, совершенно пустой, если не считать уложенной на дно ткани). И, выбрав из висящих на шее украшений дешёвый янтарный кулон, замкнула нехитрый магический замок.
А потом схватила со стула плащ и, захлопнув дверь, сбежала вниз по лестнице.
— Здесь я, здесь, — пожала она плечами в ответ на укоризненный взгляд дяди. — Можно подумать, ты куда-то опаздываешь, всего равно ведь заказ до послезавтра!
Дядя нахмурил кустистые брови. Досадливым жестом погладил бороду, сегодня, вопреки обычаям, заплетённым не в семь кос, а лишь в три — явный признак душевного расстройства и занятости — и ожёг племянницу мрачным взглядом.
— Я тебе уже сколько раз говорил, — сердито прогудел он, — Что все заказы должны быть разнесены до заката? Солнце сядет меньше, чем через свечу!
Анури скривилась. И взгляд дядюшки стал ещё более тяжёлым. Укоризненным и… впрямь, что ли, встревоженным?
Неужели… Анури внутренне похолодела. Неужели этот трупоед, Ганерис со своей стаей шакалов, снова приходил?
— Да успею я, успею, — примирительно улыбнулась она, запоздало понимая, чем было вызвано недовольство дяди. — Куда идти?
Нахмуренный лоб почтенного гнома несколько разгладился.
— На Третью линию. Госпоже Миранди, семнадцатый дом, это возле…
Сочувственный настрой Анури мигом слетел.
— Я помню, где это, дядя! — возмущённо завопила она. — Я туда каждую луну заказы ношу! Можно не повторять каждый раз, словно я тупая песчаная крыса?
Дядюшка даже попятился.
— Хм… Ну, я подумал, вдруг ты забыла… — смущённо пробормотал он, вновь принимаясь оглаживать бороду.
— У меня с памятью всё нормально, — отрезала Анунанданари, забирая со стола сумку с заказом.
И, потуже затянув завязки на плаще, двинулась на выход.