Фомин проснулся, оглядел свою комнату, на аэропорт совсем непохожую, и усмехнулся. Вот что бывает, когда несколько недель кряду нагружаешь мозги однотипными задачами. Включив прикроватный светильник, он дважды стукнул пальцем по экрану лежавшего на тумбочке смартфона.
Без десяти пять. Вылет в восемь с копейками, поэтому можно соскребать себя с дивана и потихоньку задавать сонной тушке направление движения в сторону аэровокзала. Еще за Настей надо заехать… Если она не будет долго возиться, к рейсу успеют с небольшим запасом времени.
Фомин сел, потянулся и посмотрел на кота в кресле, проснувшегося от включенного света. — Ты аэропорт не ронял? — иронично спросил он зверя.
Рыжий комок удивленно чихнул, словно хотел сказать:
«Кто? Я?! Да сроду не было такой привычки».
— Меня не будет несколько дней, — сказал Фомин, склоняясь к рыжему, чтобы погладить. — Оксана за тобой присмотрит. Будешь себя хорошо вести, я тебе паштета привезу.
Уж кто бы говорил про хорошее поведение… Ехать в отпуск с одной бабой, а другую просить присмотреть за котом.
Добро еще пушистый не может его заложить. Впрочем, как-то раз Фомин оказался буквально на грани провала. Тонкая резинка для волос, найденная котом под столом в кухне, едва не похерила целый комплекс отмазок, придуманных для оправдания недельного отсутствия Фомина. Кот гонял ее по квартире, радуясь новой игрушке. А Максима одолели смутные сомнения: не преднамеренно ли оставлена улика?
Учитывая, что ее владелица отличалась характером весьма темпераментным и непредсказуемым, исключать подобную версию было нельзя. После того случая Фомин взял за правило хотя бы раз в неделю тщательно осматривать все пространства под мебелью, как саперы прочесывают поле в поисках мин, потому как никогда не знаешь, где рванет. А в качестве универсальной отмазки была придумана легенда, согласно которой Фомин изредка — не чаще раза в год и не дольше, чем на неделю — уезжал «партизанить», как называла это Оксана: якобы отправлялся с мужиками в поход по диким лесам, не то на рыбу охотиться, не то уток рыбачить.
Хоть воспринималось это с улыбкой и сарказмом, потому что меньше всего Максима можно было заподозрить в пристрастии к охоте или медитативному восседанию на складной табуретке с удочкой наперевес, но легенда работала. Возможно, убедительности ей придавали ролики с известного видеосервера, герои которых шастали по горам и долам, разбивая палатки среди сугробов и кипятя снег в походных чайниках, чтобы не замерзнуть к чертям звездной морозной ночью, аки бомжи в фанерной космической ракете на детской площадке.
Во время совместного просмотра подобного контента Фомин старался с воодушевлением объяснять Оксане, что есть у них, мужиков, такая особенная потребность — свалить иногда подальше ото всех, заночевать в палатке, с головой зарывшись в спальный мешок, и достичь единения с природой, слушая потрескивание сухих веток в костре и недоуменное уханье тетерева. Казалось, тетерев спрашивал: «Мужики, вас тоже из дома выгнали? Меня-то жена в родное дупло не пускает, потому что мы с барсуком на-бухались и пошли в соседнюю деревню к сороке свататься.
Ничего не помню… а кстати, вы барсука не видели?»
Оксана вглядывалась в экран, но по ее реакции было понятно, что интереса у нее не больше, чем у кота, который иногда лениво следил за лесными птицами, попадавшими в кадр. Однако критики и подозрений не высказывала и лишь пожимала плечами, дескать, нравится — иди.
Даже если не верила, то мудро предпочитала об этом молчать, соблюдая возникшую у них негласную договоренность, которую сам Максим называл «правом лжи». Обе стороны ради сохранения отношений могли соврать друг другу и не требовать объяснений, даже если ложь будет совершенной дичью в плане правдоподобности.
Была ли сейчас реальная потребность воспользоваться этим правом, или Фомин просто искал себе оправдание, он и сам еще не разобрался. Самолетом, на борт которого он взойдет через три часа с другой женщиной, он улетит от мужика в зеркале, от его задолбавшей рефлексии. Оксана знает этого недовольного мужика, поэтому он и летит с другой, которая еще не успела понять, до какой степени он бывает невыносим. И пусть это глупо и наивно, но Максим желал провести четкую линию, за пределами которой останутся все худшие проявления, какие так отчаянно хотелось в себе изжить.