В следующие два года, кроме аренды сменной обуви, Фомин с Илюхой промышляли продажей учебников из школьной библиотеки, справок об освобождении от уроков физкультуры (старшая сестра Илюхи работала медсестрой в поликлинике и иногда соглашалась принять участие в подобных авантюрах) и исправлением оценок в учительском журнале. Последняя услуга была хоть и востребованной, но сопряженной с большим риском, поэтому за ее оказание предприимчивые друзья брались неохотно, запрашивая цену, кратно превышающую аренду ботинок.
А после девятого класса Илюха решил, что дальнейшее его пребывание в школе лишено всякого смысла, и покинул стены их очень среднего учебного заведения, чтобы посвятить себя тому, к чему всегда лежала его мятежная душа — автослесарному делу.
Фомин же решил, что школа от него так просто не избавится, и задержался еще на пару лет. В его голове уже бродило решение, как выбраться из родного захолустья, узкие улицы которого с каждым годом становились все теснее, как старая одежда, из которой вырастаешь, и она начинает сковывать движения, доставляя дискомфорт при ходьбе. Знакомые с детства старые городские районы превращались в петлю, которая все туже затягивалась на шее, не позволяя даже на полшага приблизиться к иной жизни.
Когда в восьмом классе на уроках литературы пришла пора знакомиться с творчеством Чехова, училка в силу собственных — очевидно, искореженных тяжелой учительской жизнью — представлений о прекрасном вообще и об Антоне Павловиче в частности не придумала ничего лучше, чем задать на дом сочинение на избитую тему «Есть ли жизнь в городе N». Зря она это сделала. О том, что уедет, Фомин знал всегда. С ранних лет был уверен. Не было какой-то непреодолимой тяги к большим городам, скорее, простое желание дышать в финансовом плане немного чаще, чем через раз. Малая родина же предлагала… Да ничего она не предлагала, оттого и были все проблемы.
Максим, которого к тому моменту уже подташнивало от удушливо-безнадежной атмосферы городка, не стал писать банальщину про золотую осень, состояние умиротворения и гордость за многолетнюю историю родного края.
Обрисовал все как есть — и про петлю, и про улицы, которые с годами начинаешь тихо ненавидеть и ждать зимы, потому что под снегом их не видно. И в конце сделал неутешительный вывод, что жизни в городе N нет и не предвидится.
Училка взвилась как укушенная. Дискуссия о признаках жизни перешла в словесную перепалку и длилась до конца урока. Фомин смотрел на эту нестарую еще женщину в затрапезной кофте времен Очаковских и покоренья Крыма и отчетливо понимал, что она не его пытается убедить, а саму себя в том, что жизнь есть, должна быть, иначе какого черта она потратила свои лучшие годы на эту затхлую провинцию? Когда тебе восемнадцать и твоя жизнь еще не успела пропахнуть безнадегой и перегаром, о таких глобальных вещах просто не думаешь. Когда тебе за тридцать — ты принимаешь их как данность, часть биографии, которая возврату и обмену не подлежит. Но коварство всех подобных провинций заключается в том, что в них легко попасть, но нужно приложить значительные усилия, чтобы выбраться оттуда. В случае с Фоминым — в самом прямом смысле этого слова. Если раньше городок имел регулярное транспортное сообщение с соседними регионами, то к моменту окончания Максимом школы связь с внешним миром сократилась до одной электрички, раз в неделю курсирующей по окрестным железнодорожным станциям, да пригородного автобуса, который хоть и возил пассажиров аж в два раза чаще, но удовлетворить потребности жителей явно был не в силах.
Поэтому, когда Фомин сдал последний экзамен и с глубоким вздохом облегчения получил из рук директора аттестат, он даже не стал дожидаться поезда пригородного сообщения, а покидал вещи в спортивную сумку и на перекладных выбрался из города с надеждой, что возвращаться ему не придется никогда. По крайней мере, в качестве постоянного жителя.
Так и получилось. Родители регулярно получали от сына письменные и устные отчеты об успехах в учебе, только несколько лет спустя узнав, что Фомин благополучно бросил институт после третьего курса, целиком посвятив себя сначала работе по найму, а затем и созданию собственного бизнеса.
Тогда и появилась Инга, чье лицо Фомин даже смутно не мог вспомнить, как ни старался. Чужие друг для друга, они ненадолго притворились близкими, чтобы решить свои сиюминутные проблемы. Он получал отсрочку от армии, угроза призыва в которую встала перед ним во весь рост буквально через пару месяцев после ухода из вуза, она — гешефт за согласие примерить на себя роль официальной, пусть и фиктивной жены. Перспектива нести воинскую повинность и выплачивать долг Родине двумя годами жизни безмерно расстраивала и пугала. Найденное решение с фиктивным браком и беременностью жены хоть и не давало гарантии, а уж тем более освобождения от службы, но позволяло выиграть время.