Однако если с производством горшков все давно понятно, то процессы — суть которых не такая большая тайна, как результаты, к которым они должны приводить — вызывают тревогу и желание заблаговременно подстраховать начинающих управленцев. Потому что в противном случае придет лис, усядется на стул, свесив короткие лапки, и стеклянными глазами задумчиво уставится в пустоту — туда, где должны быть результаты.
Это как читать инструкцию к дверному замку: вроде понятно, как оно все внутри устроено, и тем более ясно, что без ключа там делать нечего, но щекочет подсознание озорная мысль: а вдруг ставивший замок слесарь был не слишком убедительно трезв или чересчур оптимистично пьян, чтобы добросовестно следовать всем пунктам руководства? Дохнул на свежеустановленное скобяное изделие сивушным перегаром, осенил гаечным знамением, прочел молитву слесарной матери, да так и оставил замок висеть на трех болтах, проклиная четвертый, упорхнувший из уставших трудовых рук в бесконечность лестничных пролетов.
Технология «хули там делать» всегда была определяющей у представителей самых разных профессий, начиная школой ржавого гаечного ключа и завершая элитным колледжем с тонким уклоном в специфику психоневрологического диспансера в среде «вездессущих» эффективных менеджеров, щедро оставляющих жидкие результаты своей жизнедеятельности повсюду, где не успели повесить замки слесари. Потому, когда в детстве Фомина спрашивали, кем он хочет стать, он отвечал — конструктором. Специфики профессии в силу возраста, разумеется, не понимал и уж тем более не мечтал стоять за кульманом с развернутым на нем ватманом, которые в детском сознании представлялись живыми людьми со странными фамилиями. Конструкторское бюро казалось местом, куда люди приходят, чтобы собирать различные приспособления из деталей.
Лет до двенадцати Фомин был уверен, что станет инженером. А потом пришло понимание, что нужно пробовать свои силы в коммерции. Тоже отпечаток времени: многих его сверстников, выросших в девяностые, рано или поздно посещала мысль идти в торговлю. Строго говоря, а больше и некуда было. Если ты появился на свет и живешь в крохотном городке и твоя малая родина на карте страны по занимаемой площади не больше булавочной головки — ни география, ни обстоятельства, ни сама судьба особого выбора не предоставляют.
И вот эта социальная безнадега, ставшая одним из монстров, порожденных изменившимися временами, для успешной адаптации в предлагаемой реальности требовала почти полного отречения от всего, чему людей учили раньше.
Никакой достойной альтернативы не предлагалось, а опыт предыдущих поколений обнулялся. Ценные ресурсы обменивались на бусы и новомодные побрякушки по три копейки за кучку. И обесценивание это происходило по весьма изощренной схеме, предполагающей тотальный пересмотр стоимости активов в сторону драматического уменьшения с цинично-насмешливым сомнением в справедливости даже такой круто заниженной оценки.
В советские времена в Уголовном кодексе была поправка, ужесточавшая наказание за преступление, совершенное с особым цинизмом. При этом комментариев к формулировке не было и суть термина не раскрывалась — понимай как хочешь. И вот тут-то, что называется, собака и порылась…
В эпоху расцвета Древней Греции, славившейся своими социальными и политическими экспериментами по части улучшения жизни граждан путем наделения оных невиданными доселе полномочиями, было в моде увлечение философией с ее извечным стремлением докопаться до самой природы окружающих явлений. Докопаться и, как водится, исказить. Времена хоть и проходили под знаменами расцвета и просвещения, но до настоящей грамотности и верного понимания окружающего мира было еще далеко. А потому народ развлекался как мог, придумывая красивые, но не слишком правдоподобные объяснения происходящему вокруг и создавая целые школы со своими учениями.
Одними из самых эксцентричных были «киники» (от античного «kyon» — «собака»). Если бы сегодня к ним презрительно обратились: «Вы че творите, псы?!» — они бы не обиделись. Даже на «собаку сутулую» не оскорбились бы. Улыбнулись многозначительно и дальше пошли. А на что обижаться? Вы же им практически комплимент сделали.
Собака не обременяет себя условностями и с высокой собачьей колокольни плевать хотела на то, что о ней подумают окружающие.
Адепты учения на полном серьезе проповедовали принципы свободы от общественных норм и правил, отказа от обладания любой собственностью, которая, с их точки зрения, была лишней и бесполезной, вплоть до пищи и одежды. Иными словами, они в буквальном смысле пытались жить как животные, забывая о том, что настоящая бродячая собака — бездомная шелудивая псина, в отличие от доморощенных философов, судьбу свою не выбирала и вряд ли отказалась бы от крыши над головой и миски похлебки каждый день.