Она улыбнулась в темноте. Не так уж и плохо все получилось. Потом она повернулась на другой бок и попыталась заснуть.
В последний момент перед тем, как проснуться и открыть глаза, он снова увидел ее. Она приходила к нему во сне каждое утро, всегда улыбаясь своими сладкими губами, которые он жаждал поцеловать. Ему стало интересно, как ей удается приходить в тот самый момент, когда он еще не отошел ото сна, еще не сообразил, что «тик-так» – это тикают его часы на шатком прикроватном столике, не успел узнать теплый запах мягкой подушки и почувствовать, как скомкалась простыня под ним.
И когда он начал возвращаться в реальность, образ Мэй стал медленно растворяться, ее лицо, как мордочка Чеширского Кота, понемногу исчезало: сине-зеленые глаза пропали, карамельного цвета волосы растаяли, восхитительный смеющийся рот – все исчезло без следа, не осталось ничего, закрытые глаза Пэдди созерцали лишь темноту.
Она хоть когда-нибудь думала о нем? Задавалась ли она вопросом, встретятся ли они сегодня? Или она ни разу не подумала о Пэдди так, как он думал о ней?
В таком небольшом городишке, как Килпатрик, они могли пересечься в любой момент. Пэдди часто видел, как она проезжала мимо него на своем голубом велосипеде, а ее волосы развевались на ветру. Или сидела на корточках, склонившись над цветочной клумбой, или шла следом за газонокосилкой.
Забавно, что в то единственное утро, когда они точно не могли встретиться, Мэй вошла в его дом в качестве работника, нанятого для работы в саду с девяти утра до полудня. За последние восемь месяцев она превратила заросший кусок земли за домом в настоящий сад с кустарниками, цветочными клумбами и маленькой дорожкой, посыпанной гравием, которая начиналась от веранды и вела вверх, к японскому саду камней.
Мэй постепенно скрыла уродливую стену позади сада, пустив по ней какое-то ползущее растение, название которого Пэдди не мог вспомнить – он ничего не понимал в садоводстве, – а что-то, что она посадила рядом с запасным выходом, вечерами источало восхитительный аромат. Пэдди постепенно начал замечать бабочек около зацветшего фиолетовыми цветами кустарника, а не так давно в зарослях, которые он предположительно окрестил лавандой, начали жужжать пчелы.
Многие кустарники, которые она посадила, сейчас цвели разными цветами – золотисто-желтыми и светло-оранжевыми, нежно-розовыми и темно-алыми. Он взял за привычку выходить по вечерам, чтобы просто стоять, прислонившись к задней стене дома, и вдыхать наполненный ароматами воздух. Пора приобрести два шезлонга – или, может быть, смастерить деревянную садовую скамейку.
Ему было интересно, что подумала Мэй о столике для птиц, который он установил на лужайке на прошлой неделе. Пэдди был доволен тем, каким получился этот столик, и тем, что потратил на него столько времени. Правда, Пэдди продолжал забывать насыпать какой-нибудь корм – он даже и не предполагал, что птицы так высоко оценят симпатично собранный столик и горстку еды на нем.
Мэй никогда не брала ничего из холодильника Пэдди, никогда даже не делала себе чашку чая, несмотря на то что в самое первое утро он оставил ей соответствующую записку.
Он вытянул перед собой руку и взглянул на часы. Он никогда не заводил будильник, у Пэдди вообще никогда не было никакого приспособления, предназначенного для того, чтобы прерывать его сон. И зимой и летом он просыпался либо за пять минут до, или через пять минут после половины шестого утра. Сегодня часы показывали «после» – без двадцати пяти шесть, за окном виднелось дождливое, серое июньское утро. Пора вставать.
Пэдди отбросил простыню и одеяло, встал с кровати и почувствовал неровность коврика, который сделала своими руками его сестра, участвуя в проекте «Ремесла» в ее педагогическом колледже. Коврик был слеплен непрофессионально – Изольда была очень далека от любой формы ремесленных искусств. Красные, розовые, фиолетовые ленты неуверенно плутали по всей длине, то напоминая толстые огурцы, то вдруг становясь похожими на тоненькие карандашики; нити разных цветов путались между собой, бессовестно влезая на чужую территорию и непонятным образом прокладывая себе путь. Алая бахрома по краям была подрезана криво и походила на всклокоченную неровную челку на рисунке дошкольника, который изобразил свой автопортрет.
Но Пэдди коврик нравился. Ему была мила эта очаровательная нелепость, а на некоторые несовершенства он не обращал внимание. Главное, его сделала Изольда, которую он любил. Она сидела в крошечной сырой квартирке, в которой они тогда жили в Лимерике, ругалась, пытаясь проткнуть грубую ткань тупой иголкой, и постоянно делала перерывы, чтобы быстро почесать лицо. «Я уже чешусь как ненормальная от этой проклятой работы». А потом она снова склонялась над недоделанным ковриком, который расползался цветным пятном на ее коленях.