Впрочем, я хотела поговорить с тобой совсем не об этом. Это только так, небольшое отступление и необходимое пояснение, чтобы ты не считала моего родителя совсем уж бессовестным или безответственным.
На самом же деле я пишу тебе, чтобы поделиться радостью – огромной и совершенно неожиданной. Как для всех вокруг, так и для меня.
Морган, я влюбилась! Влюбилась! Всерьез! По-настоящему! В первый раз! Потому что все, что было до этого, включая и моего зануду-жениха, теперь, слава богу, уже бывшего, просто полная чушь.
Ты даже не представляешь, какое это счастье, дорогая моя Морган! Я готова петь, танцевать! Мне хочется взлететь высоко-высоко и оттуда крикнуть всему этому обыденному и скучному миру: я люблю! Люблю!
Ты рада за меня, дорогая? Скажи, рада? Правда? Не может быть, чтобы мое потрясающее, фантастическое счастье было тебе безразлично. Ты ведь ликуешь вместе со мной? Верно?
Только одно маленькое облачко омрачает безбрежное небо моего ликования. Но я искренне надеюсь, что оно не перерастет в грозовую тучу. И это облачко не что иное, как имя моего возлюбленного. Я немного побаиваюсь назвать его тебе. Не уверена, как ты среагируешь, хотя искренне надеюсь, что ты не какая-то там узколобая кретинка, не видящая дальше своего носа и ни черта не понимающая в жизни.
Ладно, нечего ходить вокруг да около. Мой новый любовник – Рон Брендон!
Что, ошарашена? Трешь глаза, пытаясь понять, не привиделось ли тебе это имя?
Нет-нет, дорогая моя подружка! Зрение не подвело, не обмануло тебя. Это действительно Рон. Мне чуть-чуть тревожно, как ты воспримешь эту новость, хотя Рон заверил меня, что у вас с ним ничего серьезного не было. Он поклялся, что не был близок с тобой. Да-да, Морган, милая моя подружка, поклялся на распятье. Иначе я бы ни за что не уступила ему. Ты ведь веришь мне, правда? Правда?
Я вспоминаю тот наш с тобой последний вечер, когда ты говорила про Рона какой он классный парень – мол, совсем не такой, каким его представляют. Помнишь, Морган? А я с тобой не соглашалась, спорила, пугала потерей чести и репутации…
Какая же я была дура! Потрясающая, выдающаяся идиотка! Но ничего, теперь-то я навсегда запомню, что нельзя судить о человеке по сплетням и слухам.
Он сногсшибательный парень, Морган, просто умопомрачительный! Я совершенно спятила, ни о чем и ни о ком не думаю, кроме него.
Единственное, что мешает мне полностью отдаться этому восхитительному счастью, – это мысль о том, что ты поймешь меня неправильно. Поверь, дорогая моя подружка, если бы я хоть на секунду поверила в то, что могу перейти тебе дорогу, я бы тут же отошла в сторону и спряталась куда подальше. Но это ведь не так, верно? Рон поклялся, что никогда не спал с тобой, и у меня нет оснований не верить ему. Если же это не так, если ты скажешь, что все это вранье, то я…
Впрочем, я не хочу размышлять на такие абстрактные темы. Потому что глубоко убеждена, что он был искренен.
Так ведь, Морган? Так?
Ты рада за меня, подружка моя дорогая? И ты все еще моя лучшая подруга, да? Несмотря ни на что? Напиши скорее и не держи на меня зла. Ладно? Мало ли у кого какие случаются легкие увлечения. Это ведь совсем не то, что настоящая любовь, верно?
Ты умная и чуткая, Морган, и все понимаешь. Значит, и меня поймешь. Ты ведь любишь меня, правда? Так же, как и я тебя, да?
Целую и жду твоего скорого ответа.
Твоя искренняя и верная подруга,
Натали Стокер».
Изабеллу начало тошнить уже к концу первой страницы, а последние слова она едва успела пробежать глазами, прежде чем кинулась в ванную и поддалась неудержимому приступу тошноты.
В голове не осталось ни единой разборчивой мысли, ничего, кроме шума в ушах и какого-то жуткого, чудовищного ощущения потерянности… потрясения… слабости…
Как же это? Не может быть… Да нет, я просто не в себе! Это кошмар, обычный кошмар. Я перегрелась. У меня галлюцинации. Это все неправда. Ложь! Ложь!
В глазах ее потемнело, она медленно сползла на пол возле раковины и потеряла сознание.
В себя она пришла только поздно вечером, и то лишь когда встревоженная отсутствием дочери миссис Морган поднялась к ней и нашла ее в этом ужасном состоянии.
– Изи, маленькая моя, да что же это такое? Ну как же так? – бормотала мать, брызгая ей в лицо водой и похлопывая по щекам.
Когда же Изабелла наконец открыла глаза, то никак не могла понять, где находится и что с ней творится. Почему мама вся в слезах? И почему в комнате так темно, только на столе горит лампа?
– Мам, ты что? Почему ты плачешь, мама? – с трудом разлепив запекшиеся губы, пробормотала Изабелла.
– О господи, слава богу, ты очнулась! Слава богу! Я уже позвонила доку Мартенсу. Он скоро приедет. Как ты себя чувствуешь, малютка моя?
Изабелла ощутила осторожное прикосновение ко лбу прохладной влажной ткани и вздохнула.
– Ох как хорошо! Спасибо, мам.
– Как же ты напугала меня, Изи, дорогая! Конечно, хорошо, ты же вся пылаешь. Предупреждала же, не выходи ты в самую жару из дома, так нет… – Она продолжала негромко говорить, ни на минуту не прекращая обтирать горящие лицо и руки дочери влажным полотенцем.
Изабелла опустила тяжелые, будто свинцом налитые веки, еще раз вздохнула, почувствовала, как даже это легчайшее движение отдалось болью в голове, и постепенно снова погрузилась в забытье, но уже не такое полное, как до этого.
Она лишь смутно сознавала, что в комнате появился кто-то еще, что ее подвергли осторожному, но основательному осмотру, потом испытала нечто вроде укуса или укола в предплечье и вскоре уснула, на сей раз спокойно и без сновидений.
Проболела она целых две недели, удивив и мать, и доктора Мартенса, который навещал ее каждый день, проверял температуру, заглядывал в горло, мял живот и спускался вниз, озабоченно качая головой.
– Ну что, док, что с ней такое? – с тревогой спрашивала Бетти Морган, заглядывая ему в глаза.
– Это типичный солнечный удар, – неизменно отвечал он. – Только я не понимаю, почему болезнь так затянулась. Ваша дочь молодая и здоровая девушка, она давно должна была бы поправиться. Но температура держится. Боюсь, как бы мне не пришлось госпитализировать ее.
Перепуганная такой перспективой мать выхаживала больную, ни на минуту не ослабляя усилий и не теряя бдительности. Она сама за это время похудела больше чем на десять фунтов.
Фрэнк Морган, тоже встревоженный неожиданным тяжелым состоянием дочери, которая даже в детстве болела крайне редко, волновался еще и за жену, глядя, как та бледнеет и худеет.
– Бет, ты должна отдыхать. Хоть изредка. Давай я сегодня ночью посижу с Изи. А ты поспи. Ты посмотри на себя в зеркало: еще немного – и мне придется отправлять в больницу вас обеих. Тебе, милая, уже нельзя подолгу не спать и совсем не есть. Мы с тобой, старушка, уже не те, что были когда-то.
Но миссис Морган, действительно отчаянно нуждавшаяся в отдыхе, возмутилась.
– Говори за себя, Фрэнк. Ты, может, уже и старик, а я пока еще в полном расцвете. Так что заткнись и не приставай. Я знаю, что мне делать, и в состоянии сама позаботиться о своей дочери.
Номинальный глава семейства Морган понурился, поняв, что не вовремя сунулся со своими непрошеными заботой и помощью, побродил по комнатам, присел перед телевизором, толкнулся было на кухню, но увидел, что жена там что-то готовит, и в конце концов отправился в бар.
И все-таки молодость взяла верх над болезнью, и та отступила, оставив наконец изможденное и истерзанное почти двухнедельной лихорадкой тело Изабеллы.