Каролла держал руку Евы в своей и старался говорить спокойно. Было около полуночи. Она очень долго приходила в себя после анестезии, и теперь глаза у нее слипались, так что Каролла не был уверен в том, что она понимает, кто с ней рядом. Она как-то странно смотрела на него, словно не узнавая, и вдруг взгляд ее стал сосредоточенным.
— Полли? Это ты, Полли?
— Да, сладкая моя, это я. Как ты себя чувствуешь?
Ева облизнула пересохшие губы, и Каролла положил ей на лоб влажное полотенце. Она закрыла глаза и тяжело вздохнула.
— Говорила я тебе, что мне не нужно уезжать из Нью-Йорка. Почему ты не послушал меня?
— Да, да, но я хотел, чтобы ты была со мной.
— Мне станет лучше, когда мы вернемся домой. Я хочу рожать ребенка дома. Они сказали тебе, когда мы сможем уехать? Уверяю тебя, в Нью-Йорке все будет в порядке. И почему я позволила тебе притащить меня в эту дыру!
Каролла прослезился, смачивая полотенце в чаше с водой и возвращая его на лоб жены.
— Он уже родился, сладкая моя, ты уже родила его.
— Не понимаю… — поморщилась она. — Он? Ты говоришь, он? У меня родился сын?
— Да, моя радость. Но он еще очень слаб. Его поместили в отделение интенсивной терапии.
Ее лицо внезапно просияло, словно она не услышала его последних слов. Сжав руку мужа, она тихо вымолвила:
— Мальчик… Я хочу увидеть его, Полли.
Каролла беспомощно оглянулся на медсестру, которая стояла поодаль во время всего их разговора. Она подошла к постели Евы, пощупала ей пульс и осторожно положила ее руку обратно на одеяло.
— Пока вы не можете увидеть сына, — заговорила она с Евой ласково и терпеливо, как с ребенком. — Нам необходимо поправиться и набраться сил, прежде чем мы будем кормить нашего мальчика, правда? А теперь постарайтесь заснуть. Вы проснетесь и почувствуете себя намного бодрее.
Ева послушно закрыла глаза и почти сразу провалилась в глубокий сон.
— Джорджио, мы назовем его Джорджио… — прошептала она напоследок. — Спокойной ночи, моя крошка, спи сладко…
В три часа утра приземистая фигура Кароллы все еще маячила в фойе. Дежурный хирург вышел к нему и сказал:
— У меня для вас хорошие новости. Ваш малыш продолжает бороться, у него сильный характер. Я могу отвести вас к нему, если хотите на него взглянуть.
Каролла широко улыбнулся и пошел за доктором по длинному белому коридору к лифту, чтобы подняться на второй этаж в отделение интенсивной терапии. Молодой хирург барабанил по стенке лифта костяшками пальцев, отстукивая ритм последнего хита Фрэнка Синатры. Их встретила дежурная сестра, которая представилась и пожала руку Каролле. Она провела его в небольшой кабинет, усадила в кресло и предложила кофе. Но Каролла отказался, проявляя нетерпение.
— Я хочу поскорее увидеть сына.
Сестра села напротив него и стала осторожно подготавливать его к тому зрелищу, которое ему предстоит. Ребенок родился с гидроцефалией и искривленным позвоночником. Каролла вытаращился на сестру, то открывая, то закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Он не мог постигнуть смысл ее слов, не понимал, что это все означает.
— Но с ним все в порядке? Я имею в виду, он в норме?
— Он жив, и у него есть силы, чтобы бороться за жизнь. Мы едва не потеряли его дважды, но он выстоял. Так что, если вы согласитесь надеть маску и халат, я проведу вас в палату.
В белом стерильном одеянии Каролла выглядел комично: из-под большого не по росту халата торчали помятые брюки и двухцветные лакированные ботинки. Он вышел в коридор первым и растерянно оглядывался по сторонам. Вскоре к нему присоединилась сестра, которая извинилась за то, что заставила его ждать, и повела по коридору в палату.
Проходя мимо стеклянных дверей, Каролла видел людей, подключенных к кислородным подушкам и другим аппаратам, поддерживающим в них жизнь. На мониторах отражались кривые пульса, утыканные датчиками и иглами от капельниц пациенты тихо постанывали, борясь со смертью. Каролла услышал детский крик и остановился, тревожно глядя на сестру. Ребенок кричал громко, и он не сомневался, что это голос его сына.
Медсестра подвела его к стеклянной стене палаты, где находился новорожденный Джорджио Каролла, и прошептала, что войти внутрь и взять ребенка на руки нельзя, но можно посмотреть на него отсюда. Она оставалась рядом с ошарашенным отцом все время, не отходя ни на шаг. Каролла приник к стеклу и стал всматриваться в прозрачный колпак, под которым едва различались очертания младенческого тельца. Он не сказал ни слова, но его пухлые пальцы напряглись и побелели, упираясь в стекло. Он всхлипнул, и по его щекам потекли слезы, которые тут же впитывались марлевой повязкой.
Распластанный малыш с кривыми ножками напоминал худосочного цыпленка на блюде. К голове его были подведены какие-то трубки. Ребра, обтянутые желтоватой кожей, вздымались каждый раз, когда в легкие ребенка накачивалась очередная порция воздуха. Под тем углом, под которым он лежал, нельзя было увидеть, насколько кривой у него позвоночник. Но даже стеклянный колпак не мог скрыть несоразмерно большую, уродливую голову. Он был похож на готическую горгулью, сходство с которой дополняли выпученные глаза и приплюснутый нос под крутым огромным лбом.
Каролла стал жадно глотать ртом воздух, словно ему перекрыли кислород. Даже встретиться взглядом с сестрой у него не хватало духа. А она между тем ободряюще улыбалась ему и восхищалась тем, с какой отвагой этот маленький уродец бросает вызов смерти. Ему хотелось бежать сломя голову от этого страшного места. Он оттолкнул сестру, которая стояла у него на пути.
Каролле хотелось кричать, плакать, ругаться, проклинать все и вся. Почему жизнь так несправедлива! Его сын, о котором они с женой мечтали, о благополучии которого ночами молились Святой Деве, родился чудовищем. Каролла не задержался даже, чтобы поинтересоваться состоянием жены. Он не мог никого видеть, ни с кем говорить. Сорвав на ходу халат, он выбежал из больницы, забыв про марлевую повязку, которая так и осталась болтаться у него на шее, зацепившись за ухо.
Он попробовал напиться, чтобы забыть уродливое создание под стеклянным колпаком, но чем больше он пил, тем тоскливее ему становилось. Как он посмотрит в глаза Еве, как скажет о том, что их союз увенчался столь отвратительным чудовищем?! Постепенно боль в сердце сменилась яростью, он винил в случившемся всех, включая самого себя. Его люди молча окружали страдающего босса, боясь к нему приблизиться.
Утром Каролле сообщили, что его жена во сне отошла в мир иной. К счастью, ей не довелось увидеть ребенка, о рождении которого она так мечтала. Похороны жены прошли для него как в тумане. Каролла поручил их организацию своим людям, которые сделали все сами от начала до конца, даже выбрали гроб.
Сицилийские семьи откликнулись на несчастье, постигшее Кароллу. Количество венков и корзин с цветами не поддавалось исчислению. Словно в насмешку над его горем, Роберто Лучано тоже прислал венок. Он узнал о случившемся в Нью-Йорке и отправил соболезнование, которое Каролла не читая скомкал и бросил в корзину для мусора. Ненависть к Роберто заставляла Пола винить его в смерти жены. Приближенные Кароллы считали, что он совсем лишился рассудка, но предпочитали оставить его в покое и не пытались переубедить.
Друзья уговаривали его повидать ребенка перед отъездом, однако он оставался непреклонен. Капеллан согласился окрестить ребенка в больничной часовне. Но прежде, набравшись смелости, он поинтересовался, не выбрал ли Каролла для него имя.
— Назовите его Джорджио, просто Джорджио. И никакого другого имени, — ответил безутешный отец.
Все еще отказываясь увидеть ребенка, Каролла снял квартиру под вымышленным именем и нанял двух кормилиц-сиделок, которые обеспечивали Джорджио круглосуточный уход. Кроме того, он нанял экономку, которая могла связаться с ним только одним способом — написать письмо по известному ей почтовому адресу в Нью-Йорке. Таким образом, больной ребенок был устроен. Сделав распоряжения по поводу сына, Каролла собирался отбыть в Нью-Йорк, так и не взяв сына на руки.