Выбрать главу

Опухоль во мне тоже его помнит. Я вижу это в последних лучах ее гаснущего прожектора и наконец-то, спустя столько времени, этот свет направлен внутрь.

Направлен на меня.

Я едва могу разглядеть то, что он освещает. Паразита. Чудовище. Болезнь.

Нечто.

Как мало ты знаешь. Даже меньше, чем я.

Я знаю достаточно, ты, выродок! Пожирающий души дерьмоед! Насильник!

Не понимаю, что это значит. Я чувствую в слове агрессию и насильственное проникновение одной плоти в другую, но за этим стоит что-то другое, чего я не могу уловить. Я почти задаю вопрос – но тут прожектор Чайлдса наконец гаснет. Теперь внутри нет никого, кроме меня, а снаружи – ничего, кроме огня, льда и тьмы.

Я – Чайлдс, и буря прошла.

В мире, дающем бессмысленные имена взаимозаменяемым кускам биомассы, лишь одно имя действительно важно: Макриди.

Макриди всегда был главным. Само понятие «главный» до сих пор кажется мне абсурдным. Как этот мир не понимает, что иерархия – сущая глупость? Одна пуля, попавшая в жизненно важный орган, – и норвежец умирает, навсегда. Один удар по голове – и Блэр теряет сознание. Централизация – это уязвимость, но миру недостаточно того, что его биомасса построена на такой утлой основе. Нет, он навязывает ту же модель и своим метасистемам. Макриди приказывает – остальные подчиняются. Система со встроенной смертельной точкой.

И все же Макриди каким-то образом оставался главным. Даже после того, как мир обнаружил оставленные мной улики, даже после того, как мир решил, что Макриди – одна из этих тварей, оставил его умирать снаружи, в снежной буре, и напал на него с огнеметом и топорами, когда он пробивал путь внутрь. Почему-то у Макриди всегда оказывался пистолет, огнемет, динамит и готовность разнести к чертям весь лагерь, если это понадобится. Кларк последним пытался остановить его – и Макриди выстрелил ему прямо в опухоль.

Смертельная точка.

Но когда Норрис разделился на части, каждая из которых инстинктивно устремилась прочь в попытке спастись, именно Макриди снова собрал их вместе.

Я был настолько уверен в себе, когда он говорил об этом своем тесте. Он связал всю биомассу – связал меня, и не единожды, хоть я такого и не предполагал… Я почти пожалел его, когда он изложил свой план. Макриди заставил Уиндоуса порезать всех нас и взять у каждого немного крови. Он нагрел кончик металлической проволоки, пока тот не раскалился докрасна. Он говорил о том, что мелкие частички могут выдать себя, потому что у них остались инстинкты, но нет интеллекта и самоконтроля. Макриди наблюдал за тем, как Норрис разделился на части, и пришел к выводу, что человеческая кровь не будет реагировать на раскаленный металл. А моя в ответ на провокацию попытается сбежать. Конечно, он так считал. Ведь эти отростки забыли, что и они могли изменяться.

Мне стало интересно: а как же мир отреагирует на то, что каждый фрагмент биомассы в этой комнате окажется оборотнем, когда маленький опыт Макриди сорвет покровы с куда большего эксперимента и заставит эти извращенные кусочки плоти взглянуть правде в глаза? Очнется ли мир от своего долгого забытья, вспомнит ли наконец, что когда-то жил, дышал и менялся, подобно всем остальным? Или он зашел уже слишком далеко, и Макриди сожжет все отростки по очереди, несмотря на протесты, когда кровь предаст их?

Я не поверил своим глазам, когда Макриди погрузил раскаленную проволоку в кровь Уиндоуса и ничего не произошло. Это какой-то трюк, подумал я. Затем прошла тест кровь Макриди, после – Кларка.

А Коппера – нет. Игла вошла в чашку, и его кровь чуть вздрогнула. Я сам едва это заметил, а люди и вовсе не обратили внимания. А даже если бы увидели, то решили бы, что у Макриди просто дрогнула рука. Они все равно считали, что этот тест – полное дерьмо. Я-Чайлдс даже сказал это вслух. Потому что было слишком страшно, противоестественно признать, что это не так.

Я-Чайлдс знал, что надежда есть. Кровь – это не душа: я мог контролировать двигательные системы, но ассимиляция требовала времени. Если кровь Коппера пока не подверглась достаточным изменениям и прошла проверку то я мог не бояться еще много часов – Чайлдсом я успел пробыть даже меньше.

Но еще я был Палмером. Я был Палмером уже несколько дней. Все клетки этой биомассы, все до единой, ассимилировались – от оригинала ничего не осталось.

Когда кровь Палмера вскрикнула и отпрыгнула от иглы Макриди, мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к остальным.

Я ошибался во всем.

Голод. Эксперимент. Болезнь. Все мои предположения, все теории, которыми я пытался объяснить существование этого мира, – все базировалось на некоем принуждении. В глубине души я всегда знал, что способность к изменениям, к ассимиляции, должна оставаться универсальной константой. Ни один мир не способен эволюционировать, если не эволюционируют его клетки, а ни одна клетка не эволюционирует, если она не способна изменяться. Это всеобщее свойство жизни.