После экскурсии Фрэнк присел под оливой в заведении, изображавшем прибрежную таверну, вынул из заднего кармана экран и притворился, будто читает. Официант принес ему фаршированные оливки, вполне сносный кофе без кофеина и тарелку с теплой питой. Бывают моменты, когда не хочется роптать на судьбу.
– Разрешите к вам присоединиться?
Фрэнк подавил желание нахмуриться и убрал экран. А в следующий миг, когда поднял глаза, его обязательная по контракту улыбка сделалась искренней.
– Конечно-конечно. Буду рад.
На ней был сарафан на тонких бретельках, сшитый из какой-то ткани, которая мерцала и меняла оттенки, играя на свету. Как и ее обнаженные золотистые плечи. Как и ее золотистые волосы.
– Фрэнк Онионз.
– Да… – Взгляд ее глаз, тоже золотистых, отличался какой-то странной настойчивостью. – Мы знаем.
Она отодвинула стул. Потом еще один. Поманила кого-то.
Проклятье! Она не одна. А ведь Фрэнк мог бы догадаться. За исключением членов команды, единственными молодыми людьми на кораблях, подобных «Блистательному бродяге», были лишь сиделки. Мертвяк, пришаркавший к столу, являл собой поистине жалкое зрелище. Седой парик, напоминавший «утиный хвост» а-ля Джеймс Дин, сбился набекрень. Солнцезащитные очки – тоже наперекосяк, а язык, который он высунул из нелепо напомаженного рта, сосредоточившись на попытке опуститься на стул, походил на кусок протухшей печенки.
– Да, кстати, я Дотти Хастингс. А это Уоррен.
Когда эта девочка-видение наклонилась, чтобы поправить покойнику парик и солнцезащитные очки, тот промямлил что-то, что Фрэнк принял за приветствие.
– Итак… – Она снова сосредоточилась на Фрэнке. – Нам очень понравилась сегодняшняя экскурсия и ваш рассказ. Чем вас отблагодарить? Кувшинчик рецины?[14] Или узо?[15]
Хотя Фрэнк с готовностью согласился бы на любое предложение Дотти, он все же покачал головой.
– На самом деле алкоголь я не употребляю… Не подумайте, что у меня с этим проблемы… – Он почувствовал, что необходимо объясниться. – Просто люблю быть в форме.
– Ах вот как! – (Фрэнк почувствовал, нет, физически ощутил, как взгляд Дотти прошелся по его телу.) – Понимаю. Вы качаетесь?
– Ну да. Немного. Членам экипажа в свободное время все равно нечем заняться.
Она кривовато улыбнулась:
– И все-таки. Может быть, еще кофе? Наверное, пьете без кофеина?
Дотти, как он отметил про себя, остановилась на маленькой рюмочке узо, тогда как существо по имени Уоррен ограничилось апельсиновым соком, большую часть которого ей пришлось потом вытирать с его морщинистой шеи. В ее движениях сквозила какая-то странная, нехарактерная для сиделки нежность, почти трогательная. И как бы прелестна она ни была, Фрэнку было тяжко на это смотреть.
– Вы ведь понимаете, – начала она, комкая бумажные салфетки, – что почти все ваши сегодняшние рассказы о Кноссе – чистейшей воды вымысел?
Фрэнк поперхнулся своим кофе. Но Дотти шаловливо улыбалась ему, чуть кривя губы. Затем знающая улыбка перешла в смех, и он невольно засмеялся с ней за компанию. В конце концов, почти все, что они с таким благоговением недавно осматривали – колонны, фрески, бычьи рога, – было возведено Артуром Эвансом[16] всего пару столетий назад в нелепой попытке воссоздать Кносс в том виде, в каком он должен был существовать, по мнению самого Эванса. Только Эванс почти все сделал неправильно. Он даже название города установил неверно. Обычно Фрэнк не трудился сдабривать свои экскурсии, в которых речь шла о мифах и Минотавре, даже подобием правды, но теперь, когда Уоррен задремал, а они с Дотти болтали, в нем всколыхнулись смутные воспоминания о том воодушевлении, с которым он некогда изучал историю Древнего мира.
Дотти оказалась не просто невероятна красива. Она была невероятно умна. Она даже знала о теории Вундерлиха – весь Кносс на самом деле был огромным мавзолеем, – которую он особенно любил. К тому моменту, когда настала пора возвращаться в автобус и ехать к знаменитой статуе гологрудой женщины со змеями[17], которая теперь тоже признана современной подделкой. Фрэнк был уже едва ли не влюблен. По крайней мере, серьезно увлечен. Было в ней что-то такое. Особенно в этом ее золотистом взгляде. В нем были и лукавая тьма, и неподдельная наивность, непостижимые для него. Как будто на дне глубокой прохладной реки поблескивают две золотые монеты. Дотти была не просто умна и красива. Она была неповторима.
14
16
17