Море становилось все более бурным, и «Блистательный бродяга» боролся с высокими осенними волнами. Фрэнк читал лекции о греческой концепции переселения душ, о том, что мертвым предстояло оказаться в одном из трех царств. Элизиум для благословенных. Тартар для проклятых. Луга асфоделей – земля скуки и забвения – для всех остальных. Чтобы попасть в одно из трех царств, сначала требовалось пересечь реку Стикс и заплатить перевозчику Харону мелкую золотую монетку, обол, которую охваченные горем родственники умершего клали тому на язык. Чтобы получить желаемое, заключал он, глядя на маски из папье-маше, в какие обратились лица некогда живых людей, сидевших перед ним в лекционном зале «Старбакса», будь готов заплатить.
Яд? Идея была не лишена привлекательности – на борту полно токсичных веществ, которые Фрэнк, наверное, мог бы раздобыть, только они с Дотти ничего не смыслили в биохимии, и не было никакой гарантии, что Уоррена потом не воскресят заново. Значит, трагическое падение, ведь шторма-то какие! Куда проще – вывести из строя электромагнит на одной из больших дверей в переборке, когда он будет ковылять мимо… Вот только очень сложно точно рассчитать время, и остается пусть призрачная, но способная расстроить все вероятность, что Уоррена все-таки как-нибудь откачают. И с чем они тогда останутся?
Возможности, которые они с Дотти перебирали, встречаясь в следующие дни на забрызганной пеной палубе, казались бесконечными. И сомнительными. Даже если одна из них воплотится безупречно, останется еще одна проблема. Сойти с корабля вместе они могли бы, когда «Блистательный бродяга» бросит якорь у берегов бывшей Святой земли, где для желающих была запланирована экскурсия в противорадиационных комбинезонах, но ведь Дотти придется изображать убитую горем вдову, и, если Фрэнк покинет свой пост, а потом его заметят вместе с ней, возникнут подозрения. И даже если они сумеют оправдаться, все равно остается риск, что уголовное дело будет возбуждено или они станут жертвами шантажа. Однако Дотти приводила Фрэнка в восхищение не только своей красотой, но и живостью ума.
– А что, если мы инсценируем твою смерть, Фрэнк? – кричала она шепотом, пока они цеплялись за леерное ограждение. – Ты бы мог…. Ну, я не знаю… Мог бы разыграть самоубийство. А потом… – она смотрела на буйные волны своими мудрыми золотистыми глазами, – мы избавились бы от Уоррена под видом тебя.
План был безупречный и красивый, как она сама, и Фрэнку хотелось ее поцеловать, обнять и сделать все остальное, что они успели друг другу наобещать, и сделать прямо здесь и сейчас, на скользкой палубе. Не так уж трудно на несколько месяцев прикинуться Уорреном, спрятаться под его париком, за его солнцезащитными очками и всем его гримом. Потом пройдет время, и муж Дотти начнет выглядеть все лучше и лучше. В конце концов, технологии постоянно совершенствуются. Можно просто сказать, что он снова умер, и его воскресили по новой методике. От них потребуется всего лишь немного терпения – небольшая цена, если представить, какая награда их ожидает: Дотти освободится от своего проклятия, и они с Фрэнком будут богаты.
Самым очевидным исходом представлялась гибель в волнах. Они уже несколько раз прокручивали эту идею, и вот теперь она показалась идеальной. Перекинуть Уоррена за борт, и он камнем пойдет на дно, ведь все его протезы – из металла. А если сделать это на корме – сбросить его в бурлящий, фосфоресцирующий кильватерный след от восемнадцати азимутных винтов «Блистательного бродяги», – его порвет на корм акулам. Не останется даже тела, которое можно найти. Конечно, завоют сирены, одна из камер на корпусе судна, вероятно, зафиксирует падение, однако даже самые сложные технологии не помогут установить, что именно произошло в восьмибалльный шторм. Особенно если это случится в темноте и на Уоррене будут форменный блейзер в сиреневую полоску и радиомаячок, который обязаны носить все члены экипажа.
На следующий день разыгрался шторм, подобный тому, что уничтожил корабль Одиссея, и все увеселительные заведения «Блистательного бродяги» быстро опустели – пассажиры разбрелись по каютам. Парикмахерская закрылась пораньше. Несколько плавательных бассейнов накрыли брезентом. Декоративное озерцо в «Парке наслаждений» спустили. В воздухе стояли стоны и скрежет, непонятные приглушенные стуки, грохот и вездесущая вонь блевотины.
Двигаясь по кренившимся коридорам к месту условленной встречи, Фрэнк уже сам удивительным образом верил в собственное самоубийство. Его последняя лекция на борту «Блистательного бродяги» была об Орфее, который пытался спасти покойную жену Эвридику из царства мертвых, и Фрэнку не составило труда, глядя на этих выцветших зомби, стереть с лица обычную заразительную улыбку и придать себе угрюмый и депрессивный вид. Точно так же он вел себя и с коллегами. На самом деле, понял вдруг он, он вел себя так уже не один год. Во всем, даже в ярости разбушевавшегося шторма, чувствовалась какая-то неотвратимость. Вернувшись в свой спальный модуль, Фрэнк с неожиданной для себя легкостью сочинил предсмертную записку. Удивительно ярко описал пустоту своей жизни: никчемную монотонность разговоров, экскурсий, стоянок и погрузок. А еще долгие часы в спортзале, ритуальные соблазнения с обязательным притворным сопротивлением и неизбежным сексом, за которым следовал еще более неизбежный разрыв со столь же притворным сожалением. Он сам невольно изумился, каким сущим адом была его жизнь до встречи с Дотти. Если посмотреть на нее трезвым взглядом, то немедленное желание смерти казалось очень даже оправданным.