В городе Реджио, неподалеку от самого центра мироздания, жила обыкновенная налоговая инспекторша. Человеком она была скромным, но выдающимся, известным за пределами Братства. Благодаря преданному служению и особому таланту она завоевала смиренное, но все же (как сама надеялась) безопасное положение среди многочисленного персонала публикани Арксона. Тем не менее как-то раз летним утром она беспечно позволила сердцу дрогнуть и прельститься видом замечательно-рыжего кота – хулиганистого, но симпатичного задиры с задворок. Он стоял перед дверью, приветствуя новый день приятным, как у практикующего йодль[5] певца, голосом. И поблескивал острыми, как бритва, когтями, заносчиво растопырив медно-рыжие усы.
– Иди сюда, киска, – прозвучал над пыльной дорожкой призыв налоговички.
Она впустила котяру в свой маленький домик, расположенный в шумных трущобах Личкрафта, и угостила молоком из блюдечка с голубой каемочкой. Сложив руки на скромной, но все же довольно-таки выдающейся груди, она с умилением смотрела, как лакает изящное животное.
– Пожалуй, я назову тебя Имбирь, – ужасно довольная, заявила она.
Рыжий котяра сел, аккуратно облизал себя, затем изогнулся и задрал вверх лапу, чтобы добраться до задней части тельца. Не опуская лапку вниз, он сердито глянул на женщину.
– О небеса, – проговорил кот, – я что, должен терпеть эти телячьи нежности? – Он закончил вылизываться, опустил заднюю лапу и встал, все еще сохраняя недовольство. – Да будет тебе известно, что имя у меня уже есть.
Налоговичка осела на пол, вытаращив глаза на столь словоохотливое и жутко удивительное животное.
– Ты умеешь го… – начала было она, но тут же осеклась, не докончив едва не сорвавшейся с губ банальности.
Кот сардонически глянул на нее, снова подошел к блюдцу и вылакал остатки молока.
– Чуть прокисло, но чего еще ожидать при такой погоде? Благодарю, – добавил он и направился к двери.
Когда яркий кончик хвоста исчез за дверью, налоговичка взвизгнула:
– Так как же вас зовут, сэр?!
– Мармелад, – донесся до нее приглушенный голос. И след кота простыл.
Перед сном она устроилась среди груды подушек, чистила и ела кусочки золотистого малуна и читала сентиментальные стихи, потому что поговорить ей было не с кем. Она предавалась романтическому чтиву при свете масляной лампы с фруктовой отдушкой, и щеки ее пылали. В глубине души она знала, что все это – притворство да искусная компенсация за отложенную в дальний ящик жизнь, застопорившуюся в услужении у почившей матери, и она стыдилась выпавшей на ее долю участи, которая ее очень удручала. Налоговичка была довольно-таки миловидной, но ее ремесло отталкивало от нее людей. Порой вокруг увивались вполне подходящие мужчины: в таверне или на концерте они лестными речами выказывали ей интерес. Но, лишь заслышав о ее работе, все они с отвращением шарахались прочь. Как-то раз, столкнувшись с симпатягой-поэтом, она в очередной раз попытала счастья и выпалила привычное оправдание: «То наказание, а не пожизненное уродство!» Парень ретировался, даже не коснувшись ее протянутой руки.
5