— Вы эту голограмму видели?
— Нет. Знаю только, там должны быть лебедь и колибри, символы Сюйя и Старой Мешика. Но мне не известно, что за текст и музыка там звучат.
— Мауицо знает?
— Мауицо? — Коаксок очень удивилась. — Сомневаюсь, но спросите его сами. С ним Папалотль была более близка, чем со мной.
Я уже продумывала, о чем спрошу «друга семьи». И мысленно добавила этот вопрос в список.
— Так она была переполнена радостными переживаниями?
— Да. Но я могу ошибаться. До этого мы год не виделись. — Голос Коаксок вновь сделался бесцветным.
— Почему?
Впрочем, ответ был мне уже понятен.
Коаксок пожала плечами.
— Мы… Разбежались, когда приехали в Фен Лю. Каждая пошла своей дорогой, полагаю. Папалотль нашла убежище в голограммах и любовниках. Я открыла собственный ресторанчик.
— Убежище от чего?
— Все очевидно. Вы и сами жертва гражданской войны, разве нет?
— Тут вы можете ошибаться.
— Это написано у вас на лице. С чего бы еще мешика становиться сюйяньским магистратом?
— Причин довольно. — Я старалась ничем не выдать волнения.
Женщина вновь пожала плечами.
— Может быть. Но я скажу, что помню: брат пошел на брата и улицы были черны от потоков крови. Воины-орлы убивали друг друга. На крышах всюду снайперы, державшие людей на рыночных площадях. Жрецы Тетцкатлипоки ломились в каждую дверь в поисках лоялистов…
Каждое слово вызывало во мне спутанные, ужасающие воспоминания, словно двенадцатилетняя девочка, спасавшаяся бегством, все еще жила во мне.
— Хватит, — шептала я. — Хватит.
Коаксок с горечью улыбнулась.
— Вы помните.
— Это в прошлом, — процедила я сквозь зубы.
Она окинула меня оценивающим взглядом; особенно ее интересовали униформа и пояс.
— Понимаю, — в голосе звучала глубокая ирония. Но глаза, полные слез, выдавали Коаксок с головой. Она переплавляла горе в агрессию.
— Что еще вы бы хотели знать?
Я могла рассказать, что Папалотль была обнажена, потому что на момент гибели ждала любовника. Но не видела в том смысла. Либо Коаксок отлично осведомлена об эксцентричных увлечениях сестры и нисколько бы не удивилась, либо не знала ровным счетом ничего, и я лишь напрасно бы ее задела.
— Полученной информации вполне остаточно.
— Когда вы закончите… с телом? Мне необходимо… подготовить все для похорон.
Голос Коаксок вновь надломился. Она закрыла лицо руками.
— Мы передадим вам его как можно скорее, — сказала я, когда женщина вновь посмотрела мне в глаза.
— Ясно. Когда оно будет в надлежащем виде, — отозвалась она с горечью.
Что я могла ответить?
— Благодарю за уделенное время.
Она пожала плечами и больше не говорила. Уставилась в экран компьютера невидящим взглядом. Что за воспоминания одолевали ее в эту минуту… Я предпочла не выяснять.
Едва я вышла, как запищал передатчик: пришло сообщение. Мауицо ждал снаружи.
— Хотела бы переговорить с вами, это не займет много времени, — сказала я, снимая передатчик с пояса.
Мужчина кивнул.
— Я буду у Коаксок.
В коридоре я нашла укромный угол, где прослушала сообщение. Стены украшали фрески с изображениями ацтекских божеств. Защитник Уицилопочтли с лицом, покрытым голубой краской, и с обсидиановыми ножами на поясе; Тетцкатлипока, бог войны и судьбы, стоящий на фоне горящих небоскребов и поглаживающий голову ягуара…
От них мне становилось не по себе, настигало прошлое.
Совершенно очевидно, что Коаксок держалась традиций, возможно, с излишним рвением, как сама в том признавалась.
Сообщение пришло от шестого подразделения: из участка Теколи немедленно направился в бараки «Черного Тетца». Гвардейцам на территорию мешика путь был закрыт, но наблюдатель, занявший пост на ближайшей крыше, видел, как Теколи долго и яростно говорил по телефону во дворе. После вернулся в бараки и больше не показывался.
Я связалась с шестым подразделением и велела немедленно сообщить, едва Теколи высунет нос наружу.
После вернулась в офис Коаксок, где ждал Мауицо.
Когда я вошла, они сидели рядом и тихо переговаривались. Взгляд у мужчины был очень уж самозабвенный. Интересно, кем он был для Коаксок и кем — для Папалотль.
— Ваше Сиятельство, — произнес он, завидев меня. С акцентом ему удавалось справиться проще, чем подруге.
— Есть здесь угол, где мы могли бы поговорить наедине?