Когда уроки утренней смены закончились, Серейджен спустился к Большому Старому Пруду — огромной, затопленной площади, служившей историческим центром Дома Разделения, и прибег к ментальной технике, которой его научили, чтобы он мог без лишних усилий переключаться между личностями. Затем он нырнул и присоединился к Пужей. Она была заплаканной и расстроенной, но теплая летняя вода и физические упражнения помогли улучшить ее настроение. Под низко нависшим небом, где с криками носились чайки, предвещавшие приближение бури, они исследовали многие тайны скрытых под водой колоннад и площадок, куда никогда не забредали большие группы друзей. Здесь, под грохот первых молний и шорох дождя, он поцеловал ее, а она сунула руку в его плавки и начала мягко ласкать его член.
Ночь, северное сияние и сирены. Серейджен вздрогнул, когда полицейские дроны пронеслись прямо над самой крышей Консерватории. Высокие, изгибающиеся окна позволяли увидеть, что на проспекте Яскарая по-прежнему горят костры. Подачу энергии еще не восстановили, и улицы, и протянувшиеся вдоль них дома прятались в темноте. Несколько вагонов остановившегося поезда лежали перевернутыми, а из заднего — вырывались огненные всполохи. Крики протестующей толпы сместились дальше, но время от времени по ледяному насту в неровном свете северного сияния скользили тени: бунтующие студенты, полицейские роботы. Последних легко было узнать по тому, как крошили и вскидывали лед завершающиеся острыми шипами ноги.
— Ты все еще у окна? Отойди ты от него, тебя же могут застрелить, если увидят. Посмотри, я уже и чай заварила.
— Кто?
— Что?
— Кто меня застрелит? Бунтовщики или полиция?
— Можно подумать, мертвому тебе будет какая-то разница.
Он все-таки подчинился, сел за стол и взял чашку с прозрачным, солоноватым бедендерейским матэ.
— Просто меня совершенно точно не убьют.
Ее звали Сериантеп. Она была анпринским пребендарием, приписанным к колледжу Теоретической Физики при Консерватории Джанн. Выглядела она как высокая и стройная молодая женщина со смуглой кожей и иссиня-черными волосами летомрожденной жительницы архипелагов, но на самом деле это была только одна из форм, какую могли образовать нанопроцессоры из прядей Анприн. Существо-рой. Рэрис Орхун Фейаннен Кекйай Прас Реймер Серейджен Нейбен задумался: при каком увеличении можно будет увидеть, что идеально гладкая кожа на самом деле представляет собой наслоение микроскопических волокон. Что ж, возможность проверить у него была. Кроме того, что Сериантеп чисто теоретически являлась его студенткой — хотя оставалось крайне спорным, чему может научиться фактически бессмертное существо, проделавшее путь в сто двадцать световых лет, у свежеиспеченного, двадцатилетнего педагога, — она была еще и любовницей.
Сериантеп сделала глоток чая. Серейджен наблюдал, как ее губы обхватывают край фарфоровой чашки, на которой, несмотря на континентальность Джанн, красовался облик вездесущего Владыки Рыб. Ее кадык слегка дернулся, и девушка проглотила напиток. Ничего необычного в самом по себе здесь не было, но Серейджен привык обращать внимание на сотни подобных мелочей и знал, что даже когда она стонала, смеялась и задыхалась во время ритуала Пяти Листьев, Пяти Рыб, каждое ее произвольное движение и действие на самом деле казалось выступлением на публику. Было заученным. Она играла, он наблюдал. Актер и зритель. Вот такая любовница была у Серейджена.
— Скажи-ка мне, каково это трахаться со скоплением нанонитей? — спросила его Пужей, когда они барахтались, попивая вино в мягком, теплом уюте на диванчике в «Тринадцатиоконном Номере Для Влюбленных» где-то в глубине древних, выдержанных в строгом стиле Мужских Дворов Огруна. — Полагаю, это… словно сунуть член в газировку.
Она крепко сжала его за этот самый орган, словно говоря: «хорошенько подумай, прежде чем ответишь».
— Во всяком случае, у нанонитей никогда не пахнет изо рта по утрам, — сказал он, и Пужей, изобразив гневный вопль, дернула его за яйца, заставив вскрикнуть от боли. Затем они оба расхохотались, обнялись и зарылись в ворох теплых пледов, отгоняющих зимнюю стужу.
«Я должен быть сейчас с ней», — подумал он. Вся эта долгая, протянувшаяся на несколько месяцев зимняя ночь с ее северным сиянием и видом, открывающимся на звезды безбрежной галактики, принадлежала бы только им. Покинув Дом Разделения, они вместе отправились на родину Пужей — в город Джанн на континенте Бедендерей. Местная Консерватория славилась лучшим на весь мир факультетом теоретической физики, и переезд не имел никакого отношения к маленькой, похожей на мальчишку хохотушке Пужей. Свои отношения они оформили только шесть месяцев спустя. Его родители жаловались и дрожали от холода в течение всех необходимых ритуалов и праздника, которые пришлось проводить в этом ледяном, мрачном, варварском городе, столь далеком от тихой элегантности островной жизни. И каждый конец зимы, даже когда на Чайной улице Женских Квартир, где жила Пужей, по холодным утрам все еще выпадал снег из замерзшего диоксида углерода, — это был их сезон. Он должен был позвонить ей, дать знать, что просто задерживается. И это стало бы первым, одним из многих признаков того, что он обязательно вернется. Сеть работала. У них имелась и электронная почта. Но он не мог. Сериантеп ничего не знала. Сериантеп бы не поняла. Ей это уже не удалось, когда Серейджен попытался объяснить на абстрактных примерах, что разные Аспекты могут — и должны — находиться в совершенно разных отношениях с разными партнерами и любить разных женщин, но с одинаковой силой. «Как Серейджен я буду любить тебя, анпринского пребендария, но как Нейбен люблю Пужей». Такого он просто не мог сказать. Для бессмертного, путешествующего по космосу роя Сериантеп обладала удивительно не гибким разумом.