«В отличие от моего предшественника, – подумал он, – чье тело, вероятно, пошло на корм рыбам в озере Эри. Если только они взяли на себя труд волочь его в такую даль».
– Я хочу, чтобы ты начал с того же, с чего и книга, с Телемаха, – сказал Маркес. – И с того, где боги спорят. Ненавижу, когда люди начинают с Калипсо только потому, что полагают, будто сексуальные части должны идти первыми.
– Слова человека, читавшего эту книгу, – заметил Уорнер.
Маркес усмехнулся. Он был лет на десять-пятнадцать моложе Уорнера, и у него были крепкие зубы.
– Миссионеры больше не появляются в этих краях, – сказал он. – Я читал кое-что, да.
Сердце Уорнера забилось чаще. Не теперь, подумал он. Дай ему то, что он хочет. Тогда ты сможешь спрашивать.
– Когда бы вы хотели начать?
Уже почти стемнело. После равноденствия здесь, на севере, темнело рано.
– Давай сначала тебя накормим, – решил Маркес. – Будешь сидеть за моим столом. Но не трогай моих женщин.
Уорнер не тронул женщин Маркеса. Даже если бы захотел, он не воспользовался бы возможностью. Нет, когда поблизости лежали книги. На обед была форель, печеная тыква, дикорастущая зелень. Маркес ел хорошо.
– Как звали генерала, что был отсюда родом? – спросил Уорнер, чтобы начать разговор.
– Это Джордж Армстронг Кастер. Убит при Литтл-Бигхорн, где-то на Западе. Но он был отсюда, да. В городе есть его монумент.
– Почему вы решили не жить в городе?
– Потому что в городе полно людей, которым не нравятся те, у кого фамилия Маркес. Да пошли они!.. – ответил Маркес. – Я все равно не хочу жить в их городе. Они явились сюда, я отослал их лошадей назад. Теперь они оставили меня в покое. Да плюс еще там Миссионеры. Ты показался мне человеком, который не любит Миссионеров.
– Это они меня не любят, – сказал Уорнер. – Потому что я ищу книги.
Маркес закончил хрустеть салатом.
– Если мне понравится, как ты рассказываешь, я покажу тебе свои книги. Договорились?
Что произойдет, если Маркесу не понравится, как Уорнер рассказывает, осталось невысказанным.
– Договорились, – сказал Уорнер.
Одна женщина за столом, которая могла быть Маркесу женой или дочерью – любая из них могла быть его женой или дочерью, – заговорила.
– Ты ищешь любые книги или же какие тебе нужны? – спросила она.
– Любые, – ответил он.
В свете разговора это было правдой, а если у Маркеса есть то, что он ищет, невыгодно раньше времени давать ему знать, как высоко Уорнер ценит это.
– Как ты ищешь их?
– Иногда я что-нибудь услышу, – пояснил Уорнер. – Я не единственный, кто ищет книги. Мы общаемся друг с другом, если доживаем.
Он подумал о человеке, которого он знал лишь как Дерека, сожженном тремя годами раньше на костре из его же книг. Уорнер нашел тело через несколько дней после того, как это случилось. Он даже не остановился, чтобы похоронить его, опасаясь, что Миссионеры еще поблизости.
– Все, кто сидит за моим столом, умеют читать, – сказал Маркес, – Даже женщины. В городе это ненавидят.
– Какие книги у вас есть? – спросил Уорнер. Трудно было не дать жадности прозвучать в голосе.
– Люди здесь, в округе, знают, что мне нужно нести книги. Всякую мелочь, какую найдут, они тащат мне. – Маркес наполнил свой бокал и передал бутыль. – Лучшая из моих книг – «Волшебные сказки» Гримм. Можно прочитать все страницы.
Когда они явились на стадион, люди Пухольса уже выстроили сцену или собрали из лежавшего на складе. Там были алюминиевые ступени и стыкующиеся секции. Едва ступив на нее, Уорнер почувствовал себя настоящим профессионалом. Занавеси с кардиналом висели с боков и сзади, маскируя выходы на сцену. Помещение за задним занавесом было достаточно просторным для смены костюмов. Один из помощников Пухольса показал им коридор, ведущий от скамейки запасных в комнату, которую Уорнер принял за артистическую уборную, пока отец не сказал:
– Да, будь я проклят. Вот, значит, как выглядит домашняя раздевалка клуба главной лиги.
Когда-то, подумал Уорнер, когда существовали электричество, телевидение и всякое такое, это, наверное, было славное место. Он не очень понимал, как оно помогало игрокам в бейсбол готовиться к игре, но он многого не понимал в мире до Падения. Выражение отцовского лица, освещенного факелом, опечалило его. Он был достаточно взрослым, чтобы осознавать, как много потеряно. Временами Уорнера злило, что он никогда не видел ту удивительную Америку до Падения, о которой так любили вспоминать старики, но порой он думал, что ему было бы лучше вовсе не знать о ней. Его мир – это его мир. В целом этот мир нравился ему. Нравилось путешествовать с отцом, играть на сцене, и, хотя ему недоставало матери, которой он не помнил, женщины из труппы яростно опекали его. словно целый взвод матерей, так что он никогда не ощущал недостатка женской любви. «Может, когда я вырасту…» – подумал он, но не смог закончить мысль. У него было множество обрывочных идей насчет того, что будет, когда он вырастет.