— Меня зовут Ник, — сообщает мужчина.
Несмотря на жару, он одет в клетчатую рубашку с длинными рукавами. У старика темная от загара кожа, а двойной подбородок делает его похожим на индюка.
Я представилась и показала на машину:
— Это Эбби, она у нас умная и осталась дома.
Внутри трейлера темно и пахнет старостью. Диваны покрыты дешевыми покрывалами, на одном из них красуется сине–белый рождественский снеговик. Снаружи поблескивает под палящим солнцем кустарник. Гудзон лежит у раковины и, завидев нас, встает.
— Он трусил по дороге, — рассказывает Ник. — Увидел меня и подошел.
— Я живу выше по реке, между Беленом и Джаралесом, — говорю я. — Кто-то ворвался в мой дом, оставил двери нараспашку, и пес отправился побродить.
— Вам еще повезло, что собак не убили, — замечает Ник.
Я нащупываю кошелек со словами:
— Вот ваше вознаграждение.
На что он отмахивается:
— Нет, вот только не надо, — говорит он и объясняет, что ничего не сделал, просто нашел мой телефон на брелоке и дал собаке попить. — У меня всю жизнь были собаки. И я был бы рад, если бы мне точно так же кто–нибудь позвонил.
Я заверяю старика, что для меня это важно, и энергично сую ему деньги. Гудзон, вывалив из пасти язык, прижимается к моим ногам, чтобы я его приласкала. Он хорошо выглядит, просто утомился.
— Присядьте на минутку. Вы так долго ехали. Извиняюсь за беспорядок. Ко мне заезжал внук моей сестры вместе с друзьями, они все так и побросали, — машет он рукой, указывая на хлам и бутылки.
— Я не могу оставить вторую собаку на жаре, — говорю я, желая поскорее уйти.
— Заведите ее внутрь.
Мне не хочется оставаться, но я благодарна старику, поэтому я привожу Эбби в трейлер. Ник похлопывает ее и рассказывает мне, как жил здесь с тех пор, как ему исполнилось двадцать. Он — сторонник свободы, не доверяет правительству и, уж конечно, не собирается верить властям штата Нью–Мехико. По его мнению, наш штат — самая настоящая банановая республика, только без причудливой униформы, столь любимой диктаторами третьего мира. Потом он говорит о том, как хорошо, что Гудзона не подобрали и не сделали псиной для травли те, кто выращивают зверюг для собачьих боев. И о том, как в отместку за развал Советского Союза российские шпионы разрушили американскую экономику.
Половина того, что он говорит, — полная чушь, остальное — неправда. Но передо мной одинокий старик, живущий посреди пустыни, который вернул мне пса. И меньшее, что я могу сделать для него, — это выслушать.
Где–то неподалеку зачихал какой–то слабосильный мотор. Затем донесся звук еще парочки таких же. Похоже на маленькие мотоциклики, на которых ездят дети. Ник выглянул наружу, и его глаза сузились.
— Явился внучок моей сестры, — говорит он. — Чтоб его!
Эбби скулит. Старик стоит и смотрит в пустыню через щели решетчатых жалюзи.
— Проклятье! С ним его дружки, — говорит Ник. — Забирайте собак, только ничего им не говорите, ладно? Просто идите к машине.
— Гудзон! — зову я и пристегиваю к ошейнику поводок.
К трейлеру в клубах пыли подъезжают четверо мальчишек. Они заметили мою машину и явно сгорают от любопытства. Парни одеты в комбинезоны оранжевого и оливкового цветов, которые носят в тюрьме. Только рукава оторваны, и штанины обрезаны над коленями. У одного из хулиганов руки расписаны татуировками.
— Эй, Ник! — кричит тот, что с татуировками. — Новая подружка?
— Тебя это не касается, Итан.
Сам парень темнокожий, но глаза у него светло–голубые, как у сибирского хаски.
— Вы социальный работник? — спрашивает у меня мальчишка.
— Я сказал: не твое дело, — обрывает его Ник. — Леди уже уходит.
— Если вы из социальной службы, значит должны знать, что старикашка Ник — сумасшедший, нельзя верить ни единому его слову.
Тут вступает другой парень:
— Вовсе она не соцработник, у тех собак не бывает.
Миновав ступеньки, я иду к машине. Мальчишки сидят на своих байках, и, чтобы добраться до «Импрезы», мне приходится обходить их. Гудзону хочется получше их рассмотреть и обнюхать, он сильно тянет, но я крепко держу его на коротком поводке.
— Что–то вы нервничаете, леди, — замечает мальчишка с набитыми «рукавами».
— Отстань от нее, Итан, — еще раз говорит Ник.
— Ты вообще заткнись, дядя Ник, не то задницу надеру, — рассеянно бросает парень, не сводя с меня глаз.
Ник не отвечает.
Я тоже ничего не говорю, сажаю собак в машину и уезжаю.
Наша жизнь опять идет своим чередом. Пришел ответ на мое письмо о фалломитаторах. За комиссионные парень из Монтаны готов предоставить мне право продажи на своем секс–сайте. Я подготавливаю несколько разных моделей, в том числе ту, которую я расписала так же натуралистично, как кукол–младенцев. Вначале я накладываю базовое покрытие, затем рисую вены. Высушиваю. Затем наношу полупрозрачный слой краски и снова высушиваю. Всего шесть слоев. Затем покрываю дилдо силиконом, иначе при подобном использовании краска вряд ли будет держаться долго. Я ставлю на сие творение изрядную цену и называю спецзаказом. Одновременно я занимаюсь вторым проектом — куклой для пары из Чикаго. Я отправила форму Тони, и он отлил мне третью голову, которую тоже надо покрывать слоями краски. Иногда части моих творений сохнут совсем рядом.
Сейчас бизнес мой продвигается неспешно, поэтому я уделяю каждому изделию больше времени. Я всегда работаю тщательно, особенно над спецзаказами.
Полагаю, если кто–то готов выложить такие деньги, то кукла должна быть сделана наилучшим образом. Мастерю пупса легко и быстро, наверное, потому, что делаю его не в первый раз. Вспоминаю предыдущего, которого украл у меня вор. Не знаю, отправил ли он его жене и дочери в Мехико. Скорее я готова предположить, что он продал его через сайт вроде «еВау», — хотя я посматривала выставленных на продажу кукол и свою не нашла.
Эта моя кукла — сиротка. Она исполнена печали. В ней живет горечь большой потери. Помню, какой страх меня обуял, когда Гудзон бродил неведомыми тропами в пустыне. Я представляю себе Рейчел Мазар, которую терзает утрата ребенка. Сжатые крохотные кулачки куклы светятся фарфоровой бледностью. Голубые вены на висках словно узор из едва видимых синячков. Закончив куклу, я тщательно ее запаковываю, как и другие заказы, и отсылаю.
Дилдо появляются на интернет–сайте. Натуралистичный фаллос в вертикальном положении красуется у меня в мастерской, такой напыщенный, сочного розово–фиолетового цвета. Он стоит на полке, как настоящий трофей, и влажно поблескивает верхним покрытием. На протяжении многих лет я делала исключительно кукол, и после них изготовить дилдо оказалось даже забавно. Он выглядит как объект восхищения и вместе с тем оскорбления. Честно говоря, я не считаю его аморальнее кукол. В фаллоимитаторе есть нечто откровенное. Что–то гораздо более ясное и внятное, нежели кукла, специально сделанная похожей на мертвое дитя. Нечто значительно менее запутанное.
Никто не заказывает дилдо. Ночью я лежу без сна и размышляю о налогах на недвижимость. Отец у меня умер. Мать живет в льготном доме для престарелых в городе Колумбус. Долгие годы я не виделась с ней, при нынешних ценах на путешествия это нереально. Моя машина туда не доедет, а ни один из моих знакомых больше не может позволить себе авиаперелет. Я, конечно, не могу жить с ней. А стоит мне только появиться, мама тут же лишится крыши над головой. Если я не заплачу налоги и лишусь дома, где мне жить — в машине? Похоже на начало конца. Может, Шерри и Эд возьмут собак. Получив деньги за спецзаказ, я смогу на некоторое время вздохнуть с облегчением. Господи, спасибо Тебе за Мазаров из Чикаго! Сколь бы безумны ни были их мотивы, платят они оперативно и через Интернет. Это даст мне возможность купить новые инструменты.