– Ты никогда не умрешь, Милли. Твое имя останется жить в веках, если ты войдешь в ряды невидимых. Тебя будут помнить.
Его пальцы – теперь я точно знала, что это были они – снова мягко коснулись моей щеки. Пальто его висело в углу, шляпа лежала на столе, там же, где и перчатки. Штаны – на спинке стула, ботинки – под столом' для опытов.
– Вы… – сказала я. – На вас нет одежды?
Он ничего не ответил, лишь отошел подальше. А затем со стола с пробирками и бутылями в воздух поднялся шприц, наполненный голубой жидкостью, и поплыл ко мне.
– Хочешь испытать мою новую сыворотку, Милли? – спросил он. – Хочешь стать такой же могущественной, как я?
Молча я отпрянула. Игла придвинулась ближе. Я схватилась за дверную ручку и сказала:
– Сударь, здесь сегодня ничего не случилось. Совсем ничего. Пожалуйста! Вы занимайтесь своим делом, а я займусь своим. Никто и слова от меня не услышит, но клянусь, они обо всем узнают, если вы не оставите меня в покое.
Я закрыла дверь, а он и слова не сказал. В коридоре лежала куча соломы, я схватила ее в охапку и понесла вниз. Миссис Холл не видела, как я выходила с ворохом в руках из кухни. Она что-то писала в хозяйственной книге, верно, подсчитывала, сколько ей задолжал постоялец в очках.
Остаток дня я все думала о том, что случилось, мои мысли кружились и кружились, как паутина. Отчего-то вспомнилась моя матушка.
Давно уж мыслей о ней не приходило. Четыре года минуло, как она померла. Мне было двенадцать, работа в «Кучере и конях» не оставляла ни минутки, чтобы думать о чем-то другом. Не помню точно, когда я перестала вспоминать ма, наверняка в какой-то момент между мытьем посуды и перестиланием постелей.
Она была доброй женщиной, моя матушка, хоть мне и доставалось порой. Как я говорила, она считала меня туповатой и после работы в трактире не очень-то хотела возиться со мной. Целый день она обслуживала других, а тут еще я, сил на меня у нее не оставалось. Обычно, чуть погодя, подняв ноги на скамеечку и откинувшись натруженной спиной на кресло, она все-таки позволяла забраться к ней на колени и расчесывала мне волосы. Сказки расска- зывала. Во всех них я была героиней. Милли, которая отправилась в Лондон на летающей лошади. Милли, которая нашла пещеру, где жили феи, и привела их домой, чтобы они помогли ее бедной матушке готовить и убирать. Из-за таких сказок я слишком много воображала о себе, но все матушка придумывала, не я. Только ничего чудесного не случилось с тех пор, как она умерла и я поступила на ее место в «Кучер и кони». Иногда я гадала: а что ма думала о себе? В сказках она не была героиней, и даже когда я просила ее об этом, она говорила:
– Ах, Милли, моя дорогая, твоя старая матушка не такая искательница приключений, как ты.
То еще было приключение, когда она умерла. Я поступила на ее место и переехала к Холлам. На похороны, чтобы проводить ее в последний путь, собрались матушкины знакомые со всей округи, но служба, как мне показалась, закончилась слишком быстро. Наверное, я ждала чего-то большего: гирлянды цветов, скрипку, на худой конец пианино или хор, хотя бы одного завалящего певчего, который бы почтил память матушки. Ничего не было. Только мистер Бантинг, наш викарий, сказал о ней пару добрых слов. Упомянул, что она улыбалась всем гостям, входившим в трактир. Мне показалось это странным: возвращаясь домой, матушка никогда не улыбалась.
Над ее могилой стоит плита без надписи. Иногда в свой выходной я прихожу к ней на кладбище и пальцем пишу ее имя на пыльном камне. Роуз. Я обвожу буквы раз за разом, пока кожа не начинает гореть.
Об этом я и думала после того случая в комнате невидимки. И о том, как он сказал, что подарил бы мне миг в истории. У моей матушки такого мига не было. Даже имени ее не осталось на надгробии. Лишь камень и мои воспоминания.
«Что бы ма сказала о невидимке?» – думала я. Улыбнулась бы она ему, как всем постояльцам, по словам нашего викария мистера Бантинга? Я уж точно ни разу больше ему не улыбнулась, пока он жил в «Кучере и конях». А это немалый был срок, в самом деле немалый. Приехал невидимка в последний день февраля и прожил весь март и апрель. В деревне у каждого находилось что сказать о нем, даже у тех, кто ни разу его не видел. Дети распевали песенки. Называли его человеком-призраком. Иногда бегут толпой по улице, кто-нибудь их остановит и спросит, куда это они торопятся, а они отвечают:
– Джон видел, как человек-призрак пошел в эту сторону! Мы за ним бежим! – и припустят дальше, распевая песенку о человеке-призраке.