– Мамочка!
– Я… в порядке, – шептала я тебе, держась за живот, пытаясь не дать себе распасться, не отпускать мысли на волю.
Какой же сильной и напористой была твоя сестра, как она жаждала жить, ощутить прикосновение матери.
– Нет, не в порядке, – ответил ты внезапно повзрослевшим голосом, серьезным и холодным, пронизанным таким страхом, что на короткий промежуток времени он вернул меня в реальный мир.
На полу разлилась лужа крови, сверкающая блеском машинного масла. «Как странно», – подумала я, не сразу догадавшись, что кровь – моя, что это я шаг за шагом приближаюсь к смерти, это я лежу на полу, хотя совершенно не помню, как там оказалась, что у меня в утробе и позвоночнике пылает пожар боли, я даже не сразу обратила внимание, что кто-то кричит: думала, что это Принимающий роды, но то была я. Кричала одна лишь я…
– Мама! – звал ты откуда-то издалека. – Мама!
Твои руки выпачкались в крови; помощники Принимающего роды, хвала предкам, увели тебя подальше от того, что разворачивалось перед глазами. Мне на плечи опустились чьи-то сильные руки, незнакомый голос убеждал держаться, обуздать волну боли и лишь после этого тужиться, если я не хочу лишиться разума, растерять все мысли, а твоя сестра все продолжала попытки выбраться на свет. От постоянных мантр язык налился тяжестью, из искусанных губ сочилась кровь: из последних сил я пыталась оставаться единым целым, в то же время отчаянно желая раскрыться, подобно цветку лотоса, развеять мысли, словно семена на ветру.
Но сквозь застилавший глаза туман ровно в тот момент, когда перед тобою захлопнулась дверь, я увидела твое лицо, на котором предельно отчетливо читалось одно: ты никогда не забудешь то, что видел, независимо от того, каким будет итог.
Ты не забыл и не простил. Ребенок успешно появился на свет, но я навсегда осталась ослабленной, способной лишь неторопливо перемешаться по дому, боясь сломать хрупкие, как стекло, кости. Пострадал и ум, он стал вялым, а мысли – редкими, словно часть из них и вправду вышла через родовые пути вслед за твоей сестрой. Но все это показалось мелким, когда мне позволили взойти на корабль и я почувствовала, как оживал пол под ногами, как заводили пляс огоньки на стенах, как металл приобретал масляный блеск, как картины на голограммах сменились строчками стихов, что я читала дочери, пока та росла внутри, а затем раздался голос, зазвучавший глубже, чем вся пустота безбрежного космоса. И этот голос прошептал: «Мама».
Твоя сестра и ее корабль-разум получили имя «Песнь рыболова», но для меня она навсегда осталась Ми Ненг, в честь принцессы из сказки, полюбившей рыбака за его песни. Она никогда так и не встретилась с ним.
Но для тебя сестра стала врагом.
Ты отложил классику и поэтов, забрал все мои книги и голограммы про беременность и Разумы, изучал их ночи напролет и заваливал меня тысячами вопросов, на которые я не всегда знала ответ. Я думала, подобная жажда знаний происходила из желания понять сестру, но я глубоко заблуждалась.
Вспоминаю седьмой год после родов – Ки Фах уехал обсуждать с крупными поставщиками грузы, а ты убедил меня устроить банкет. Зашел ко мне в кабинет и заявил, что я напрасно посвящаю всю себя мужу и детям. Я почти рассмеялась от твоих слов, но ты говорил предельно серьезно, и столько заботы было в твоих словах, что от них сразу стало невероятно легко и тепло.
– Разумеется, сынок, – ответила я, и ты заулыбался.
Улыбка преобразила тебя, будто зажгла некий внутренний свет.
Банкет получился знатный: я позвала родственников, однокурсников и некоторых твоих друзей, чтобы ты не скучал без компании. Думала, что на время готовки ты уйдешь к ним или займешься каким-нибудь срочным делом, но я вновь ошиблась. Ты остался на кухне, помогал с ингредиентами, вместе со мной готовил рулеты с салатом, тосты с креветками, а занимаясь соусами, ты был так сосредоточен, будто во всем мире только они имели значение.
Пришла и твоя сестра. Разумеется, не во плоти. Ми Ненг подключилась к домашним коммуникационным системам и присутствовала на кухне полупрозрачным аватаром. Крохотная копия «Песни рыболова» парила по помещению, помогая с рецептами. В один миг она весело смеялась, когда мы вскрывали пакетики с рисом, а в следующую секунду уже стрелой мчалась через всю кухню к недостающим приправам. То был единственный раз, когда тебя не раздражало ее присутствие. Какая же тогда в доме царила… гармония. И уют. Тот самый идеал, к которому вели нас классики.
Во время ужина я удивилась, увидев тебя за моим столом. По правилам сидеть за столом взрослых детям не положено, но не нарушение этикета было необычным – я находила большинство этих ограничений излишними, – а совсем другое.