Она почувствовала себя в стороне от происходящего, в безопасности.
Всегда, даже зная, что неправа, она была твердо уверена в себе, и эта уверенность изо дня в день помогала улыбаться, улыбаться и снова улыбаться.
Загрохотало людское оружие, и взрывы раздались почти сразу. Ударная волна толкнула в лицо. Звук приглушался телами доблестных и обреченных глупцов, заполонивших улицу. Ноты повалились на нотов, и вся их храбрость вмиг улетучилась. Селяне пробовали убежать и не могли, так как сплотились слишком тесно и теперь зарабатывали ожоги да угощались шрапнелью из костей – при такой тактике неудивительно.
Однорукая осторожно отступила на шаг.
Экзошкуры срывало с тел целиком, голоса пресекались на пике вопля, и толпа распалась на отдельные фигуры, одни из которых обращались в паническое бегство, а другие падали, а затем посреди бойни показались люди. Они осыпали нападавших старинными проклятиями нотов.
Женщина понимала, что надо бежать, но не могла.
Она завороженно взирала на тела, не особенно отличавшиеся от ее собственного. Монстры оказались изранены – стрелами, ножами, тяжелыми камнями, как минимум одним длинным копьем. Но оба были намного крупнее и сильнее, чем она, и то, что ее свалило бы десять раз кряду, их только разозлило и наполнило решимостью.
Молодая самка опустилась на колено и хорошенько прицелилась.
Оружие дернулось, и однорукая – мишень – не преминула метнуться в сторону.
Ее спасло слишком короткое расстояние. И другое, микроскопическое, на которое она отклонилась, благодаря чему пуля вошла в живот, но не попала ни в позвоночник, ни в ребра, ни в тазобедренный сустав. Снаряд ударил сильно и прошил насквозь, и поначалу ей показалось, будто она лишилась значительной части тела. Наконец-то она снова стала легкой и полной энергии. Долю секунды, оставшуюся до взрыва, можно было считать себя счастливицей. А потом раскаленная белая вспышка швырнула ее вперед, небрежно впечатала в мокрое дорожное полотно.
Она умерла, но только на мгновение.
Затем очнулась достаточно, чтобы понять: спина обуглена, одежду и волосы содрало взрывом, а внутренности разорваны или отсутствуют напрочь. Она вернулась к жизни, не зная, сколько прошло времени, но после, сев, осознала, что выпало не больше пары секунд. Мужчина только-только сорвался с места, его симпатичная самка стояла, улыбаясь, а упрятанная в ранец отсеченная рука извивалась и хваталась за воздух – слепые рефлекторные движения, которые не могли продлиться долго.
Каким-то чудом женщина поднялась на ноги.
От живота осталось так мало, что ей пришлось поддерживать себя в вертикальном положении рукой, а пережеванный воск вывалился, едва остановилось кровотечение. Повернувшись, она пустилась бежать, если это можно было назвать так. Она взяла курс на открытый простор, и бег ее не был ни быстрым, ни грациозным. Единственным плюсом стало то, что боль и увечья лишили ее всякого здравого смысла. Любое здравомыслящее существо уже сдалось бы. Но в ней не осталось ничего, кроме инстинкта, и ноги были целы, а охотники, возможно, чересчур уверились в себе или слишком страдали от ран, чтобы покончить с этой гонкой. Возможно, и ноты двинулись в контратаку. Она не знала. Пересекая ниву, засеянную мохнатым горошком, она в какой-то момент заковыляла по открытой жиле гнейса, которая быстро сузилась. Но видела она всего на два шага, так как дождь зарядил вовсю, невидимое солнце садилось, а ее саму одолевало тупое желание не делать ничего и только прикрыть глаза, колеблясь на грани сна, – до тех пор пока ее левая нога не шагнула в пустоту, увлекая вторую вместе с туловищем за неожиданно возникший край скалы.
Кувыркаясь в полете, женщина дважды ударилась о камни. Затем скала отдалилась, и беглянка упала подле толстых пластов сланца, подъеденных океаном, которого она никогда не видела и не разглядела сейчас, – царства глубоких, холодных, почти живых вод, подернутых зимней кожей, треснувшей, когда тело, ведомое отключившейся головой, наконец в нее врезалось.
2
Безжизненное, обожженное тело было слишком роскошным даром, чтобы его игнорировать. Рыбы лизали соленую плоть и вгрызались в красную ржавчину мышц. Но даже крохотные куски обжигали глотки, возмущали желудки, и несъедобное часто выплевывалось. Ее белки отличались от натуральных, будучи сплетены из аминокислот, специфичных для отдаленных миров и бессмертных существ. Ее своенравная кровь была полна антиоксидантов, зачастую токсичных для местной живности. В цепочки молекул были встроены редчайшие, опаснейшие металлы, лантаниды и тяжелые галогены. А главное – между ее мертвыми клетками спали полчища роботоподобных фагов. Стоило хотя бы одному такому проглоченному фагу утратить свой древний предохранитель, как он с ошеломляющей скоростью множился, и в результате миллионы машинок усердно старались преобразовать исходную плоть в здоровое тело человеческой самки. Но даже при том, что в ней таились все эти опасности, ее продолжали надкусывать, и пережевывать, и выблевывать. Нервная система отказала, обмен веществ прекратился. Дрейфующий труп образовал вокруг себя зону бедствия: темная зимняя вода полнилась как суетливыми плавниками вперемешку с исторгнутой взвесью, так и убоиной всё более зловещего вида. Однако некоторые особи сумели пережить эту бойню, а самые везучие пировали, как никогда. Обитатели глубин пробовали месиво и, как только густой суп оказывался достаточно разбавлен, всплывали и вволю пили. На водную кожу спикировала стая хакалинов; они рассекали когтями покров и тянули длинные шеи туда, где плавали драгоценные крохи пищи. Спустя две ночи и день глубокая бухта поглотила значительную часть ее калия и фосфора, а похищенные железо и кальций разожгли миллион безмолвных войн; на день второй приметное зимнее цветение наполнило воду живым молочным светом.