Как и при жизни, тело женщины продолжало скитаться, обескровленное и обожженное, изжеванное и выпотрошенное. Однако она ничего не чувствовала. Многие дни и ночи прошли незаметно. Иногда приоткрывался темный глаз, но затаившееся за ним сознание не воспринимало ничего, кроме холодного серого тумана. Внутренние механизмы мельчайшими, безуспешными шажками пытались починить организм или хотя бы зафиксировать стойкий ущерб. Спавший орган мог на мгновение пробудиться, направить в нужное место ионы и синтезировать несколько новых белков, но малейшее действие становилось затратным, и работа быстро прерывалась. Возобладало гниение, и ее плоть раздулась. Она плавала спиной вверх и мертвым лицом вниз, широко раскинув ноги и оставшуюся руку. Метаболизм был практически на нуле, и температура тела стала такой же, как зимнего моря. Безымянная река придала ей первый толчок, который вынес ее из бухты, и течения оттащили ее дальше от суши. Затем разразилась неистовая буря, содравшая остатки летней кожи. Волны вздымались высокими ровными рядами и маршировали к горизонту, который она не могла ни увидеть, ни представить, и то немногое, что осталось от женщины, неслось в пустой и черный, как космос, мир.
Каждый сезон отличался своим урожаем, своими победителями. Зима была темной, но отрадно влажной, и кислород беспрепятственно проникал в самую глубину, благо ветер отшелушивал с воды кожу. На илистом океаническом дне обитал целый народ, тысяча невообразимых тварей, во всяком случае, невообразимых для мертвой. Это были гигантские существа, по любым меркам наделенные недюжинным разумом. Зимой они поднимались к поверхности, кормились и размножались, а вскоре постигали секрет плавания вдали от дома, наверху, и теперь, при помощи сначала сонаров, а после – огромных черно-синих глаз, настороженно изучали чужое тело. При некотором сходстве с нотами это был все же не нот. В этом они оставались единодушны. В древних преданиях говорилось о монстрах, сходящих с небес, но, наверное, речь шла о других созданиях. У этого тела не было ни малейших признаков крыльев. В нем не усматривалось ничего величественного и выдающегося, а после стольких истязаний даже его исходные очертания вызвали немалые споры.
– Ешь его, – предложила одна из тварей.
– Не буду, – ответил ее спутник.
– Почему?
– Оно не мертвое.
В пищу годились только детрит и собственное потомство.
– Да нет же, оно мертвое, – возразило первое существо. – Ты видел, чтобы оно двигалось? Разве оно сделало хоть что-нибудь, пока мы тут вьемся?
Тут ее неживые глаза открылись.
Возможно, ее разбудили свистящие голоса. Возможно, всё вышло случайно. По той или иной причине ожил правый глаз, следом – левый, и таившееся за ними сознание выпало из комы ровно настолько, чтобы воспринять две гигантские туши, которые зависли внизу и старались держаться подальше.
Две водные твари глазели на нее озадаченно и заинтригованно.
Она слабо дернула обеими разложившимися, вздувшимися ногами. Уцелевшие на руке ошметки мышц подтянули кисть к животу, и пальцы опасливо прикоснулись к краю так и зиявшей дыры.
– Оно живое, – решила первая тварь.
Но у другой оставались сомнения.
– Может, это рефлекс.
Чем бы ни был остов, он представлял собой нечто ненатуральное. И в нем заключалось зло. Другое мнение исключалось.