Обязанности монстра-божества съедали уйму времени.
Но, возвращаясь домой, Торгаш наслаждался покоем. Сидя в кресле или на их общем ложе, он любил рыться в своей ячеистой памяти и выуживать истории о минувших веках и невидимых мирах. Обычно они не имели конца и ничему внятному не учили. Часто – немногим отличались от пустой болтовни. Да, старик был крут, а его жизнь на острове стала поразительным достижением, но иногда ей казалось, что человеческий разум не так уж прочен, как он утверждал, что его душа тронута какой-то порчей или безумием. Он стал таким экспертом в своем ограниченном существовании, что не замечал своего прискорбного упадка и уж тем более не мог ответить на давно и надолго отложенные вопросы.
Еще у него имелись правила, то мелкие, то серьезные, но обычно нерушимые. Он запрещал ей выходить за баррикаду. Это было славно, поскольку она не желала иметь никаких дел с его драгоценными нотами. Но ей не разрешалось заходить во многие комнаты и говорить на многие темы. Ее ничуть не интересовали его старые друзья и любовницы, но сам запрет на вопросы о его Мертвых лишь усиливал любопытство. Хуже того, Торгаш начал следить за тем, что она ест и сколько. Он заявил, что печется о ее организме. И был, возможно, прав, но и в детские годы ее не держали под таким строгим присмотром. Даже мать позволяла ей действовать наугад и совершать непростительные ошибки, так как готовила дочь к временам, когда все табу окажутся сняты.
Женщина редко задумывалась о будущем, но иногда, уплывая мыслями, представляла, как остается здесь на годы, возможно, на много лет. Но в следующий миг всегда возникал очевидный и опасный вопрос: почему Торгаш живет в одиночестве? Она была не первой женщиной, добравшейся до его двери и не ставшей ему врагом. Но он уходил от ответа, когда она спрашивала, сколько здесь побывало других. Словами и долгими взглядами он давал понять, что в итоге все гостьи вернулись на материк. Но она невольно спрашивала себя: что случалось, если любовь давала трещину? Может, прежние любовницы не покидали его? Может, их биокерамические мозги были снабжены ярлыками и помещены в потайную гробницу?
Она решила дождаться, пока до зимы останется несколько дней, и смыться без предупреждения. Именно поэтому она крала только всякую мелочь, которой Торгаш не хватится. И всё же составила длинный список ценностей – предметов слишком важных, чтобы бросить: надо будет их забрать, когда придет срок.
Среди них был и любимый автомат, стрелявший большими разрывными пулями, и беззвучный пистолет с кинетическими, а она уже знала по запаху, где лежит сумка с боеприпасами для обоих.
Она собиралась похитить пробирки с его склада минеральных веществ, но только малую часть из полного списка: если пожадничать, то он, чего доброго, устроит погоню.
Шкуру улита.
Инструменты, само собой.
Смену одежды.
И сушеных отлей-грибов, чтобы хватило на тридцать дней. Она решила, что если сумеет все это унести и достигнет суши до того, как начнутся бури и опустится тьма, то без труда перезимует и обеспечит себе небывалое лето.
Владея оружием и экономя боеприпасы, она станет серьезной силой в мире людей и нотов.
Если-если-если-если…
Но куда же податься? В голове была мешанина из фактов и всех отрывочных сведений, какие она узнала за жизнь. Всё это выглядело невыносимо расплывчато. Ей требовалась карта, начерченная и надписанная так, чтобы она поняла. У нее уже было несколько простеньких карт, она лишилась всех. В жилище Торгаша стояла странная машина, которая показывала похожие на карты рисунки. От линий и непонятных письмен болели глаза. Но как-то утром Торгаш ушел по какому-то важному делу, и она попыталась запомнить похожий на лабиринт чертеж – переплетение ходов и помещений, намного больше, чем его домишко. Но на единственной картинке, похожей на карту, изображался серый, сухой и странно плоский мир с всего несколькими причудливыми горами, которые возвышались над одним полушарием.