«Как прекрасна жизнь, сказала я. И пообещала, что тебе будут отрадны обыденные мелочи – они усладят твои взор, нюх и слух».
– Замолчи, – взмолилась она.
Но фантом не унялся. Спокойно, но с нажимом он напомнил взрослой дочери:
«Я обещала тебе сокровище».
Она осознала, что плачет, и уже давно.
«Дочка, о каком сокровище я говорила?»
– Нет.
«Я умирала…»
– Ты еще жила, – пробормотала она чуть громче, чем хотела.
«Я была обречена», – сказал фантом.
Истощенное тело матери ссохлось от голода, предваренного вечным недоеданием. Женщина твердила, чтобы ребенок ел все, что найдет съедобного, но и того было крайне мало, и на закате жизни голодание привело к тому, что не заживали даже порезы, которым полагалось затягиваться в считаные секунды. Органы, известные и безымянные, впадали в спячку. Старые раны вскрывались, и любой тяжкий вздох мог оказаться последним.
«Ты поступила правильно, дочка».
Ноги обмякли. Она медленно села и, всхлипывая, обхватила колени.
«Я была обречена!..»
– Я могла похоронить твое тело, – перебила она. – Спрятать, а потом вернуться с едой. С питательными веществами.
«Ничего бы не вышло», – ответил фантом.
– У меня в рюкзаке достаточно сокровищ, чтобы тебя оживить, – сообщила она, глядя в сторону моря на юг. – Вернуть к жизни, ко мне…
«Милая, всё это нужно твоему ребенку».
– Нужды не было, – пробормотала женщина, уткнувшись в колено ртом. Солоноватый привкус собственной плоти усугубил чувство вины. – Твои кости… в конце они стали как палочки… всего несколько штук…
«Мое стало твоим», – заверил фантом.
Но от этой горькой правды она почувствовала себя еще муторнее. Закрыв ладонями мокрые глаза, она подавила рыдание и задышала часто, мелко. Фантом же держал свою речь:
«Палочки, да. Негодные, да. Но все-таки с вкраплениями минералов, которые были нужны тебе куда больше, чем какой-то пропащей, погибшей душе… и это были именины сердца, дочка… как бы ты себя ни обманывала…»
Во тьме опять заговорил балабол.
Она огляделась. Что ей делать?
«Беги», – в последний раз посоветовала покойная мать.
Тогда она снова встала, собираясь с силами, чтобы забрать из укрытия винтовку. Что дальше, она пока не решила, еще толком не разобралась, чего хочет, и могла прождать еще тысячу вдохов-выдохов. Но тут на юге и востоке загремели взрывы, и она, обернувшись, увидела зарево, которое разгоралось там, где баррикада делила остров на две половины, обе – Его.
Она побежала.
Потом, наполовину спустившись по каменистому склону, остановилась. Какой от нее толк в этом бою? Ее заданием – его надеждой – было находиться там, где он велел, и ждать сигнала. Похоже, ее порывы всегда опережали рассудок. Она выбранила себя, развернулась и, когда стала взбираться обратно, услышала незнакомый голос:
– Предплечье! Левое предплечье! И его проклятая пушка, я взял ее!
Торгаш был ранен.
– Кровь, – отозвался другой голос. Женский. – Ищи, где он наследил кровью.
Тяжело ранен, поняла она.
– Куда теперь? – спросил какой-то мужчина.
– Сюда, здесь тропа! – откликнулся другой.
Там, где иссохшее русло вступало в сельскохозяйственные угодья, двигались силуэты. Трещали кусты, сливались в единый клич команды. Один человек надолго остановился в лунном свете, превратившись в легкую мишень. Враги считали войну выигранной. Что бы ни произошло ранее, эти события закалили их и наполнили уверенностью. Было ясно, что они понятия не имеют о ее присутствии и разрывных пулях, которыми ей не терпелось их осыпать.
Она не стала стрелять и бесшумно пошла по склону, выискивая Торгаша.
Выстрелил кинетический пистолет.
Полдюжины стволов посерьезнее прочесали и подожгли деревья. Содержимое простреленных пузырей погасило огонь.
Тогда кто-то крикнул:
– Тихо!
А потом:
– Что видите?
В холодном свете луны и бесчисленных звезд она узрела знакомую фигуру. Торгаш бежал, все еще немного опережая погоню. Могучий корпус был по-прежнему заключен в гиперволоконный панцирь, но было ясно, что всё пошло наперекосяк. Торгаш спотыкался. Через два шага он упал на колени, бестолково двигая культей руки, а когда встал, то продолжить путь не сумел: слишком ослаб даже для мелкого шажка.
Торгаш находился все еще слишком далеко от водостока.
Он засветился, а заодно угодил в собственную ловушку.
Она устремилась по склону вниз и по ходу русла, выбежала на ложе реки, покрытое сухой и пыльной галькой. Торгаш был внизу. Он даже лицом не показывал, что дело дрянь. Его хватало только на ходьбу, и он шел прямо, волоча по камням разбитые ступни, а от доспехов отражался лунный свет, еще больше привлекая взгляд; почти убитые легкие, когда им удавалось расправиться, издавали скрежет, как сокращающиеся губчатые черви.