-Да хоть кто – ты что, Рокфеллер? – раздраженно спросила она.
- А Антон Березовский тебя не устроит? – отшутился я,и она махнула рукой – мол, делай, как знаешь.
Цены в меню и правда были…Новыми – вот самое верное слово – это была какая-то новая система исчисления. Открыв винную карту, я еле удержался, чтобы не присвистнуть – четырехзначные числа за напитки были для меня совершенно точно …невообразимыми. Но я выбрал верное слово – «были». Так было раньше, пока я не нашел новое божество, что готово отвечать на молитвы. Я поморщился от этой мысли – называть Хранителя Вокзала божеством я не хотел, но что-то внутри заставило меня так подумать.
А еще почти все названия блюд были мне незнакомы. Лингуини, феттучине, фритатта, сандей… Что все это такое, я не имел ни малейшего понятия, а гуглить при Вике не хотелось, так что я заказал себе самое понятное из встреченного мной – пиццу, девушка же заказала себе спагетти с креветками. Напоследок я добавил к заказу тарелку с разными сырами и выбрал вино ориентируясь только по ценнику – не самое дешевое, но и не самое дорогое, чтобы не смущать Вику суммой счета.
О сырной тарелке мы пожалели почти сразу. Не знаю, может небожителям это и кажется экзотическим, но вот мне запах был хорошо знаком – точно такой же стоял в комнате для отдыха на Хауптбанхофе, когда Салим и другие уборщики снимали обувь, чтобы дать отдохнуть ногам. Пересмеиваясь, мы попросили официанта – галантного молодого человека, одетого как будто даже дороже меня, унести от нас подальше это пахучее блюдо.
Вино оказалось весьма обычным – кисловатым, терпким, слегка вяжущим рот. Название я даже не стал запоминать – на вряд ли я закажу подобное еще раз. Когда же принесли основные блюда, я начал понимать, за что ресторан требует такие суммы – оформление блюд было таким шикарным, что было как-то даже неудобно это есть, но любое неудобство моментально побеждал умопомрачительный запах – запах, которого я не чувствовал ни на одной кухне, ни в одной столовой. Этот запах сам по себе был таким аппетитным и осязаемым, что, казалось, даже понюхав блюда можно было наесться. Быстро расправившись с едой мы заказывали вино бутылку за бутылкой и разговаривали. В небе уже давно светила бледная, словно бельмо на глазу старухи, луна, другие столики опустели, а мы все болтали и болтали, пока девушка хостесс не подошла и не сказала нам, что заведение закрывается. Когда нам принесли счет я достал платинового цвета пластик и вложил в папку для счета, поймав уважительный взгляд Вики. Да, девочка, перед тобой не то ничтожество, что возили лицом по полу в школьном туалете. Свечи, витая ограда террасы, белоснежные скатерти – все это было как в тех несправедливых фильмах моего детства – где хорошо одетые люди с бокалами шампанского в руках взирали с выпуклого экрана «Рубина» на меня, сидящего на ковре с проплешинами в окружении пустых бутылок и рваных обоев. Теперь я будто оказался по ту сторону экрана и мучительно захотелось повернуться туда, найти глазами это круглое аквариумное стекло и сказать маленькому хилому мальчику в синяках – «Все еще сложится, ты еще попадешь сюда.»
Мы вышли из отеля и теплая ночь сентября окутала нас, понесла по улицам Старого Города, закружила в танце огней витрин закрытых магазинов и уличных фонарей. Шатаясь, словно пьяные, мы подшучивали друг над другом, смеясь, бежали наперегонки по влажно блестящей брусчатке. Так мы дошли до Городской Оперы – громадного здания в романском стиле, напоминающим своими белыми колоннами и монументальностью древнегреческий храм. Со своего бронзового постамента на нас взирал чей-то гордый римский профиль, а мы хихикали и дурачились. И в этот момент мое сердце пело, а душа была чиста – еще никогда я не чувствовал себя таким важным, таким свободным. И когда я подумал об этом, казалось, будто в самую душу врезался тяжелый таран, выбив воздух, прокричав в самое ухо «Свободен? Ты должен, должен больше чем кто-либо, вор, убийца, ты провинился так, что никогда не расплатишься!»
Мерзкий голос где-то в глубине сознания измывался на все лады «Свободен? Ха! Да тебя того и гляди придавит! Как тебе не противно быть собой?». Я застыл, захваченный этими столь жуткими и правдивыми мыслями. Их хотелось бы не думать, не понимать, но нельзя просто отключить ту часть твоего сознания, в которую ты, словно в клетку попытался загнать все человеческое в себе, и вот – оно орет из-за решетку, словно отчаянный оголодавший узник. Но Вика истолковала мой ступор иначе – окаменел я четко напротив нее, вперившись неподвижными зрачками в ее зеленые озера глаз – и она потянулась ко мне, в последний момент смешно зажмурившись, словно перед прыжком в воду, впилась своими губами в мои и тем самым вырвала меня из объятий ужаса перед самим собой и того, чем я стал.