Оглядевшись вокруг, я увидел миссис Смитерс. Она наблюдала за мной.
– Вы сидите в воде уже час. Не надоело?
– Я и не думал, что так долго, – сознался я и в несколько гребков подплыл к краю. – Здесь прекрасно!
– Вы тут так долго, что меня минимум полтора десятка гостей спросили, кто этот греческий бог в бассейне. Ждете следующую эффектную девицу, чтобы она прыгнула к вам нагишом?
– О нет, мэм, – сказал я и вылез из воды.
– Мне пришло в голову, что, возможно, вы ждете, что за вами приду я.
– О нет, мэм.
– Ну вы просто прелесть, просто прелесть, – улыбнулась она, глядя на меня. – А какое прекрасное тело!
– Спасибо за комплимент.
– Вы занимаетесь гимнастикой?
– Нет, мэм. В средней школе я играл в футбол, но это все.
– Но вы прекрасно плаваете.
– Это да.
– Ну вот что – приходите сюда поплавать, когда захотите. Когда угодно.
– Спасибо.
– Я бы хотела, чтобы вы вернулись в зал. Бегите оденьтесь… хотя это просто преступление.
Я ушел в раздевалку, не поняв толком, что она имела в виду, но было у меня такое странное ощущение, где-то там, внизу, и я вспомнил, что то же чувство у меня было лет в тринадцать, когда мы с ребятами из воскресной школы отправились на пикник, а меня учительница миссис Смит завела одного в лес и села напротив, и рассказывала о Христе и всех его апостолах, но сама в это время все раздвигала ноги, так что я видел, где у нее кончаются черные чулки и какие у нее трусики, и при том она делала вид, что понятия не имеет, куда я пялюсь.
Когда я оделся и спустился в патио, Мона сидела на плетеной кушетке с какой-то девушкой.
– Ты слишком увлекся бассейном, тебе не кажется? – спросила Мона. – Ну ладно, иди сюда, я хочу тебя представить. Это Ральф Карстон, мисс Обэнкс.
– Очень приятно, – сказала девушка и тут же извинилась, встала и ушла.
– Не Лаура ли это Обэнкс, знаменитая актриса? – спросил я.
– Ну разумеется, та самая Обэнкс, и никакая иная.
– Кажется, ей что-то пришлось не по в^усу? Я вам помешал или как?
– Ну конечно. Это ничего – на ошибках учатся. Сегодня и вправду никого толком не поймешь. – Она взглянула на меня. – Пока дела у нас идут неплохо, а?
– Ну, надеюсь.
– Именно так, малыш. Обэнкс млеет по мне, а Смитерс – по тебе. Скоро, скоро мы покинем наш убогий домишко.
– Ну, я не заметил, чтобы она по мне млела, – возразил я.
– Ты-то, может, и не заметил, но можешь мне поверить. Ты ведь такой невинный, что женщина должна начать стаскивать с тебя штаны, чтобы ты что-то заподозрил.
У меня даже мороз прошел по коже.
– Ты бы лучше остановилась и не пила больше.
– Да, пожалуй, ты прав, – согласилась она и кивнула.
В салоне запел какой-то мужчина. Голос у него был глубокий и сильный. Я оглянулся, осмотрелся и шепнул Моне:
– Эй, взгляни-ка, вон у двери. У входа в салон. Она обернулась.
– Ничего не вижу. Что там такое?
– Ну, тот парень и женщина, что там обнимаются.
Она взглянула снова и спросила у меня через плечо, все еще уставившись туда:
– Ну и в чем дело?
– Как что? Ведь он же негр! Она быстро обернулась ко мне.
– Упаси тебя Бог еще раз произнести это слово! Тут нет никаких негров. Их называют цветными, понял? Просто цветной джентльмен.
– Индейцы тоже цветные, – сказал я, все еще глядя на парочку. – Дело в том, что женщина-то белая. Это…
– Так, подожди минутку. – Она схватила меня за локоть. Я почувствовал, как под ее рукой напряглись мои мышцы.
– Перестань вести себя как патентованный южанин. Замечай только то, что тебя касается…
– Это меня касается, – сказал я и попытался встать. Она вскочила и толкнула меня обратно в кресло. А сама встала надо мной, нагнувшись к моему лицу.
– Послушай меня, ты, проклятый дурак! – сказала она дрожащим от ярости голосом и ухватилась за подлокотники кресла, чтобы удержать меня в нем. – Если это не мешает той женщине, не помешает и тебе. Попробуй только устроить тут сцену, и можешь убираться куда подальше. Ты хочешь попасть в кино или нет?
– Ну, хочу.
– Тогда оставь людей в покое. Здесь сегодня весь Голливуд. Устрой скандал, и с тобой будет кончено раньше, чем ты узнаешь, как выглядит съемочный павильон изнутри. Тебе придется проглотить уйму вещей и похуже – и вообще, если хочешь знать, эти дешевые обжимания, которые ты видишь, – просто цветочки на фоне всей их связи. Эти двое спят друг с другом уже несколько месяцев. Это Хельга Карразерс.
– Прости, мне очень жаль, – вздохнул я.
– Разумеется! Ты еще не знаешь, что в этом городе никто не замечает того, что делает другой, – кто бы он ни был?
Это меня удивило. Ведь точно так же я думал совсем недавно, точно так же думал я о Фэй Кейп-хирт, когда она плавала нагая в бассейне. «Мона права», – признал я в душе. И тут я понял, что истинной причиной того, почему мне казалось таким прекрасным, что никто не обращает внимания на нагую девушку в бассейне, было то, что смотреть, как она там плавает без всего, мне самому было приятно. А бот другое зрелище, этот негр и Хельга Карразерс, уже не казалось таким прекрасным, потому что действовало на нервы и было мне неприятно. Потому я и хотел что-то сделать, как-то вмешаться.
– Мне придется проглотить это и наплевать, – сказал я. – Так ведут себя все реформаторы – не замечают того, что им приятно, и воюют против того, что им не по вкусу. Таким мне быть не стоит.
– Успокойся, – сказала Мона.
– Я спокоен, – заверил я. – Плевать мне на то, что с ней этот черномазый делает. По мне, пусть трахает ее хоть на Голливудском бульваре или на Вайн-стрит.
Она выпрямилась и опустила руки.
– Это уже лучше. Я все-таки вобью тебе в голову, что нужно быть терпимым. Даже если придется тебя убить.
Я снова огляделся вокруг. Какая-то пара как раз выходила из дверей, у которых сидела Хельга Карразерс, и тут она и ее черный хахаль сразу перестали целоваться и сделали вид, что ведут чисто светскую беседу. Я вспомнил ее фотографии на обложках журналов о кино и репортажи о ее личной жизни.
«О Господи, – подумал я, – если бы знали…»
Певец с глубоким и сильным голосом умолк, раздались скромные аплодисменты. Потом кто-то прокричал:
– Пойдем дальше, уважаемые, пойдем дальше… – и в салоне с энтузиазмом загудели.
– Мы можем пойти поесть, – сказала Мона.
– Так нас пригласили и на ужин? – спросил я.
– А почему, ты думаешь, каждый должен был выложить по десять долларов за вход? Все, что ты съешь и выпьешь, – даром.
– Но мы же не платили?
– Смитерс заплатила за нас. Это благотворительный вечер.
– Благотворительный? А в чью пользу?
– В пользу ребят из Скотсборо. Знаешь, кто это – ребята из Скотсборо?
– Нет.
– Так напомни мне как-нибудь, я тебе расскажу, – сказала она, направляя меня в столовую.
6
О приеме, который миссис Смитерс устроила в пользу ребят из Скотсборо, сообщили две утренние газеты, но в перечне гостей ни про Мону, ни про меня даже не вспоминали. Это меня так расстроило, что я чуть не заплакал. Всю ночь я думал, что скажут у нас дома, когда получат вырезку из газеты, где мое имя будет стоять рядом с именами великих звезд, как они будут думать, что я уже начал выбиваться в люди. Но в письме о приеме я все равно написал.
Мона еще спала наверху, так что я наспех приготовил ей гренки и кофе и отправился в студию «Эксцельсиор» в надежде застать мистера Балте-ра – того человека, который, собственно, надоумил меня ехать в Голливуд. Дежурный позвонил к нему в кабинет и сказал мне, что Балтера еще нет.
– Можно подождать? – спросил я.
– Конечно, – кивнул дежурный.
Мистера Балтера я периодически пытался застать уже месяца два или три, надеясь узнать, как вышли мои пробы. Правда, у меня давно уже появилось предчувствие, что они, наверно, получились не слишком, иначе мне бы давно позвонили со студии. Но я думал, что Балтер мог меня хотя бы принять и объяснить, почему пробы не получились. Я полагал, что имею на это право. Я не просил его брать меня в Голливуд, он сам предложил мне приехать. Было это полгода назад, когда я играл роль Джо в «Ведали, что творят» в Малом театре у нас дома. Однажды вечером Балтер оказался среди зрителей, после спектакля наш режиссер привел его за кулисы и представил мне как человека, который ищет новые таланты для Голливуда. Балтер сказал, что, по его мнению, я играл блестяще, и спросил, не хотел бы я сниматься в кино. Если да, то студия «Эксцельсиор» оплатит мне дорогу и все расходы, когда я приеду на пробы. Вот почему я приехал. Прошло около месяца, пока отсняли мои пробы, и с той поры никто мной не интересовался. Я пытался достать Балтера по телефону, но его секретарша никогда меня с ним не соединяла, только записывала мою фамилию и номер телефона и говорила, что мне перезвонят. Ну и, разумеется, он не звонил. Мне бы нужно было сообразить, что дело безнадежное, но я знал, что, если буду настойчиво ходить в студию и ждать его, рано или поздно я его встречу, а если мне удастся встретить его, ему чертовски трудно будет обещать перезвонить позднее.