Глава шестая
Гадкий и сладкий
Когда в ту ночь мы с Кейт в третий раз занялись сексом, она обнаружила, что секс для меня – не тайна за семью печатями. Мы опробовали все позы, которые я изучил на видео в «Путеводителе влюбленных», потом опробовали все позы, которые практикуют в ночных телесериалах. Мы стояли, мы лежали, мы сидели, мы занимались этим в душе, на кровати, на полу, прижавшись к стене. Я, как настоящий мужчина, поднял ее и перенес на другой конец комнаты. Поскольку обе мои руки поддерживали ее ягодицы, она сама наклонила к моему рту бокал шампанского. Большая часть пролилась, и мы порочно смеялись, когда шампанское текло по подбородку и сладострастно шипело там, где моя грудь сходилась с ее грудью. Не опуская ее, левой ягодицей я включил проигрыватель, и по комнате поплыла увертюра «1812 год». Правой ягодицей я прибавил звук. Чайковский сопровождал нас во время занятий любовью. Когда русский гимн начал символически перекрывать «Марсельезу», мы покатились по ковру, борясь за место сверху, а во время «Бородинской битвы» мы яростно кусали друг друга. Когда же вступили струнные, я напрягся, а она застонала под звуки фанфар. Наконец увертюра достигла своего крещендо, а мы достигли кульминации – она закричала «Да! Да! Да!», когда ударили тарелки, выстрелили артиллерийские орудия, и армия Наполеона была остановлена у ворот Москвы. А потом мы просто лежали на ковре, тяжело дышали, а над Россией разносился колокольный перезвон.
По моим представлениям, именно так бы все и было, если бы я решился. Но я не решился. Я не мог солгать своей жене и не мог ей изменить. Я осознал это, когда притянул к себе Кейт и прошептал: «О, Катерина». Я не смог выбросить жену из головы. Целиком выбросить. Отделам моего мозга требовались чуть более толстые стенки, чтобы не позволять мыслям свободно перемещаться в голове.
Реакция Кейт оказалась неожиданной:
– Боже, меня уже много лет так никто не называл.
– Прошу прощения?
– Катериной. Ты только что назвал меня Катериной. Как ты узнал, что я Катерина, а не Кейт.
– Ну… Кейт – это же сокращение от Катерины, разве нет? Я прочел об этом в книге «Выбери ребенку имя». Это не моя книга… я видел ее у друга. У него есть ребенок.
– Я перестала так называть себя, когда закончила школу. Ненавижу имя Катерина, а ты?
– Э-э, вообще-то нет. Оно мне нравится.
– А какое ты предпочитаешь, Кейт или Катерина?
– Оба красивые. Но я бы сказал, что мне больше нравится Катерина. Извини.
Момент страсти миновал, и я быстро взял себя в руки. Так куда лучше. Реальности далеко до эротического совершенства фантазий. За сексуальной кульминацией быстро последовало бы горькое раскаяние, меня грызли бы вина, самоуничижение, страх и депрессия. Довольно высокая цена за пять минут потных тисканий в темноте. Поэтому я предпочел выдуманное воспоминание о том, чего не произошло – уж оно-то останется со мной навсегда. Кейт с пониманием отнеслась к случившемуся. Она сочла весьма симпатичной мою верность девушке, о которой я не желал говорить. О, она отнеслась ко мне с таким пониманием, что мне немедленно захотелось ее поцеловать, но, боюсь, от этого поступка она бы окончательно запуталась.
– Кто бы она ни была, – сказала Кейт, – ей очень повезло.
– Я в этом не уверен, – ответил я.
Мы поболтали еще часок-другой, и Кейт поведала, что она тоже влюблена – в Джима, – но ей приходится изничтожать влюбленность, потому что Джим встречается с ее лучшей подругой. Я почувствовал себя не таким виноватым. Хорошо, что мы не добрались до кульминации, думал я, а то бы я повторял: «Катерина! Катерина!», а она бы повторяла: «Джим! Джим!» В конечном счете я уступил Кейт свою кровать, а сам устроился на полу, и всю ночь воображал, что могло бы случиться, и в голове моей крутилась музыка Петра Ильича Чайковского…
– Опять? – спросила на следующий день моя Катерина.
– Что опять?
– Ты опять напеваешь увертюру «1812 год».
Мы сидели в больничном коридоре в ожидании своей очереди. Сидели так долго, что наше двенадцатинедельное обследование запросто могло превратиться в четырнадцатинедельное.
– Ты все время молчишь. О чем ты думаешь?
– Да ни о чем, – солгал я. – Просто мне интересно, долго они там еще.
– Разве это имеет значение? – Катерина стиснула мне руку. – Приятно же провести немного времени без детей.
– Угу, – неубедительно отозвался я.
Наверное, Катерина шутит. Что за странное представление о хорошо проведенном времени? Сидеть битый час в стерильно пахнущей больнице, наблюдая, как мимо провозят бледных стариков с торчащими из них трубками. И это для Катерины наслаждение?
– Если тебе так хорошо, – сказал я, – то попробую на обратном пути часа на два застрять в пробке.
– Да, пожалуйста. По «Радио-4», вероятно, будут передавать пьесу, я смогу откинуть кресло, закрыть глаза и расслабиться. Блаженство.
– Тогда почему бы? – сказал я, ловя момент. – Почему бы нам не посидеть в парке, захватим книжку, вино и проведем пару часов, ничего не делая?
– Хм. А ведь это было чудесно, не так ли?
– Еще как. Давай, а?
– Ты только вообрази. Истинное блаженство.
– Ну так…
– Просто рай на земле.
Это микроскопическое потакание своим желаниям казалось Катерине неисполнимой мечтой, нелепой фантазией, которую не осуществить до конца жизни.
– Но это было бы нечестно по отношению к маме.
– Но ей нравится сидеть с детьми.
– Это было бы нечестно по отношению к детям.
– Но им нравится, когда с ними сидит твоя мама.
Катерина замолчала – у нее кончились отговорки.
– Нет. Я просто не могу. Извини.
В том-то все и дело. Ей хочется проводить с детьми каждую минуту, а мне нет. Это означает, что я не могу видеть ее отдельно от детей – за исключением таких вот случаев, когда мы ждем в очереди, пока нам покажут ультразвуковое изображение очередного тирана.
Катерина плотно сплела ноги и стала раскачиваться на пластиковом стуле.
– Тебе, случайно, не хочется в туалет?
– Как ты можешь такое говорить? – с мукой в голосе процедила она, заглатывая очередные полпинты минеральной воды из пластиковой бутылки.
Катерина полагалась на авторитетное мнение, будто эмбрион виден лучше, когда мочевой пузырь матери полон. Судя по числу галлонов, которые Катерина накопила в своем пузыре, она рассчитывала на сеанс у Дэвида Бейли[26]. «А теперь портрет в три четверти, пусть эмбрион повернет голову и улыбнется. Улёт. А теперь, маленький мой, обними рукой плаценту и подними большой палец. Полный кайф! А теперь… Я хочу, чтобы ты показал одной рукой на родовой проход, а на другой скрестил пальчики. Ха, ха, ха, потрясно!»
– Я больше не вытерплю, – простонала Катерина. – Если он еще раз надавит мне на мочевой пузырь, я обмочу трусы, точно говорю.
– Тогда сходи сейчас.
– Нет. Я хочу, чтобы первое изображение малыша хорошо получилось.
– Постарайся об этом не думать. Делай упражнения для таза или что-нибудь еще.
– Я их уже делаю.
Я знал, что Катерина не обмочится, – разве только, если доктор скажет, что у нее близнецы. Так случилось с Ником и Дебби, супругами, что жили по соседству. Они отправились на УЗИ, и им вдруг сказали, что у них будет двойня. А они возомнили, что это классная новость. Когда я в последний раз проходил мимо их дома, то наткнулся на дедулю с бабулей, но, приглядевшись, понял, что передо мной Ник и Дебби собственными персонами – через шесть месяцев после рождения близнецов.
Наконец, подошла наша очередь, и доктор попросил Катерину лечь. Демонстрируя уверенность в том, что моя жена не чурается гигиены, он оторвал большую полоску бумаги и расстелил ее на кушетке – не дай бог Катерина коснется дермантиновой обивки. Меня в кожных болезнях почему-то не заподозрили и разрешили запросто, без всяких подстилок, усесться на стул. Затем врач подкатил некий жуткий агрегат, с виду кошмарно дорогой – чудовище это он назвал ультразвуковым аппаратом. Разумеется, ультразвуковое исследование зародыша – чистое, незамутненное шарлатанство. Вам вовсе не показывают вашего ребенка. Наверняка, когда в службе здравоохранения проводили сокращения, одному из бухгалтеров пришло в голову, что ультразвуковые исследования – напрасная трата денег. Все дети выглядят внутри матки одинаково, поэтому в наши дни вам просто показывают видеопленку, снятую еще в шестидесятые годы. Потому-то она черно-белая. Нам всем велят смотреть на монитор, где мотается один и тот же зародыш, а мы сжимаем супругу руку и кусаем губы при виде неземной красоты неродившегося младенца. Но на самом деле мы видим всего лишь гинекологический эквивалент той разноцветной таблицы, которая возникает в телевизоре, когда заканчиваются все передачи. Мы видим зародыша, который родился много лет назад. Теперь он вырос, работает топографом и живет в Дройтвиче. И до сих пор получает гонорар за свою первую роль.
26
Известный английский фотограф, прославился своими постановочными портретами знаменитостей