В зале сидят представители компании, которая не то что попала, а возглавляет рейтинг «бездельников» по классификации профессора. Удрученное, подавленное молчание слушателей.
– Война начнется еще в этом году. В августе. Ждите танки, подъезжающие к Москве. Война с НАТО. Молитесь, чтобы с НАТО. Важно, чтобы не с Китаем. Китай – единственная страна, армия которой морально готова воевать в условиях ядерной войны. Китаю мы проиграем сразу, всухую. Продлится война до 2020 года. Потом будет полегче, но не сразу…
Народ слушает профессора и что-то обреченно записывает.
– Ну что же нам делать? – робкий напуганный голос из зала.
– Берите пример с моей семьи, – рапортует лектор. – Мы купили добротный деревенский дом с подполом. Купили запасы соли, сахара, гречки и тушенки на семь лет. Главное, запаслись обезболивающими с большим сроком годности. В аптеках будет только йод и зеленка. Возможно, бинты. Если есть деньги, то, не теряя времени, покупайте золото. Ну, серебро тоже можно. Но лучше золото. В унциях. Бумажки всякие, доллары, рубли и евро, никому не интересны во время войны. А унцию золота легко обменять на буханку хлеба. В декабре, когда все побежали за телевизорами и мультиварками, мы с женой вставили себе импланты дорогие, немецкие. Потому что скоро лечить будет нечем. Надо сейчас, если есть деньги, вложить их в свое здоровье… Потому что эпидемии неизбежны. Будет косить пачками. А лекарств не будет. Даже анальгина какого-нибудь.
Люди слушают и хмурятся. Они плавали в бассейне, растирались махровыми полотенцами, ели курагу с творогом и булочку с изюмом. Они отдыхали. И вдруг… Это все равно что тебя за шкирдак вытаскивают из бани и швыряют в снег. В принципе не смертельно, полезно даже, но какого черта, профессор, предупреждать надо…
Я выхожу из зала и иду мирно пить кофе. Я кофеманка. Я иду и думаю о том, сколько мне нужно купить кофе, чтобы хватило на семь лет. Минут за пять до окончания лекции я возвращаюсь в зал.
Похоронная атмосфера ощущается физически. Так и есть. Люди похоронили свою надежду на лучшее будущее. Профессор (доктор экономических наук, уважаемый человек, работает в авторитетном вузе – как ему не верить?) продолжает кидать комья земли на «гроб»:
– …Ни в коем случае не берите кредитов. Вы не сможете их отдать. Приватизируйте муниципальное жилье. Правосудие на время войны возьмет тайм-аут, никакой справедливости закона, наоборот, будет царить беззаконие…
– Андрей Викторович, – упавшим голосом говорит главный организатор. – Ваше время подошло к концу…
– Да, я заканчиваю, – весело соглашается профессор. – Последнее, что я хочу вам сказать. Моя миссия в том, чтобы вас предупредить. Я сделал все, что мог, в разрезе двух предоставленных часов. В 2020 году мы с моей семьей будем сидеть на веранде нашего дома, пить чай с сахаром и говорить: «О, вон, смотри, человек пошел». Живой здоровый человек на улице будет большая редкость…
Смотрю, у улыбчивого председателя профсоюза уже глаз дергается. Он стучит ложечкой по стакану с водой и объявляет спасительное:
– Кофе-брейк!
Профессор уходит за кулисы, вирус обреченности, разлитый в воздухе, остается на сцене. Люди никуда не уходят, сидят в зале, вдавленные в кресла неподъемной тяжестью трагичной информации. Они уже не хотят кофе, они хотят умереть прямо сегодня, чтобы в сентябре месяце не ползти за буханкой хлеба с последними 7000 рублей по сожженной и разбомбленной Москве, зажимая нос от сладковатого запаха разлагающихся трупов людей, умерших от эпидемии, которую нельзя вылечить арсеналом лекарственных средств, состоящих из зеленки, йода и бинтов…
Я думаю, что если убить профессора прямо сейчас, за кулисами, то можно очень выгодно пересидеть напророченные им события в тюрьме, а в 2020-м как раз выйти по амнистии… Объявляют мой доклад. Я выхожу на сцену. Софиты безжалостно светят в лицо, я плохо различаю людей в зале.
– Спасибо всем, кто остался на моей лекции, а не побежал за гречей и тушенкой. Потерпите пару часов, потом вместе пойдем. За мной не занимать…
Вижу – в зале появляются первые робкие улыбки.
– При всем уважении к профессору я не могу не заметить, что если он и дальше будет ванговать и гастролировать со своей миссией по трудовым коллективам, то долго его немецкие импланты во рту не продержатся…
Народ начинает улыбаться шире, я называю это «чеширить». Я запускаю первые самолетики шуток моего стендапа. Тяжело. Люди все еще там, на похоронах. А тут пришла я – и пустилась в неуместную присядку. Все примеряют на себя печальную перспективу будущего, напророченного профессором, сидят, опустив глаза.