– Это очень хорошо, что вы наконец, очнулись, – вещал этот аккуратный смуглый коротышка с глазами черными, как маслины.
Ему никак не могло быть более сорока лет, но эта его профессиональная улыбка заложила глубокие морщинки вокруг глаз и у рта. Я могу, если надо, сладить почти с каждым, от слабоумного до маньяка, но только не с тем, кто улыбается как заведенный. На таких у меня что-то вроде аллергии. Они могут, по-моему, свести с ума.
Из объяснений доктора Харленда я извлекла нечто неожиданное: мне следовало благодарить Бога за то, что пол в зале суда частично покрыли ковролином во время последнего косметического ремонта. Иначе мой череп раскололся бы пополам. Вообще-то я боялась, что он вот именно раскололся. Получалось, что нет. Я отделалась трещиной, общим сотрясением мозга и легкой формой комы, в которой провела пять дней. Предстояла еще одна неделя обезболивающих уколов и полного покоя, а впоследствии – блуждающие головные боли, но в целом я, безусловно, оказалась на редкость везучей. О моем из ряда вон выходящем везении доктор распространялся особенно долго и многословно, а я слегка кивала в знак согласия и думала: «Везение, как же! Много ты понимаешь!»
Судя по всему, доктор Харленд специализировался на ободряющих пожатиях руки – мою он пожал раз десять за время своей прочувствованной речи.
– Ну вот, вкратце, и все. Сейчас я предоставлю вас заботам Веры, а позже, когда вы немного отдохнете, непременно загляну. Пора нам вплотную заняться вашим выздоровлением, не так ли?!
Я постаралась как можно осторожнее кивнуть, но боль все равно прошила голову. Заметил ли это доктор, сказать трудно, во всяком случае, улыбка его не дрогнула. Когда он вышел, я закрыла глаза и сразу же об этом пожалела, ощутив волну головокружения. Подняв веки, я обнаружила у постели Веру со стаканом воды, откуда торчала соломинка.
– Доктор Харленд разрешил вас напоить. Ну-ка, откроем рот…
Я раздвинула губы, насколько сумела, то есть совсем чуть-чуть. Однако соломинку все же вставить удалось. Первые несколько глотков я сделала с жадностью и неописуемым наслаждением, но потом вдруг ощутила рвотный спазм: желудок, пустовавший пять дней, отказывался принимать даже воду. Вера едва успела выхватить из-под кровати судно.
– Ай, какая незадача! Но пусть это не смущает вас, дорогая. Первый блин, как говорится, комом. Позже попробуем еще разок.
Я не нашла в себе сил даже на чисто условный кивок, просто уронила голову на подушку. Одно место на голове болело как сумасшедшее, – видимо, та самая трещина.
– Вам следует больше спать, дорогая, потому что сон – наилучший отдых и кратчайший путь к выздоровлению, – назидательно сказала медсестра. – Я буду забегать я проверять, все ли у вас в порядке. – Она поправила уже слегка сплюснутый контейнер с внутривенным, потрепала меня по плечу и наградила своей фирменной улыбкой, утопив глаза в щеках. – Все будет хорошо!
Тесные тапочки проскрипели к двери, а я осталась лежать, глядя в потолок. Знакомый мотив зазвучал снова, приглушенно и как бы издалека. Уснула я, пытаясь вспомнить, где и когда его слышала.
– Со мной все в порядке, Джордж, Честное слово! Я отстранила телефонную трубку насколько смогла, безмерно благодарная Создателю за каждую из пяти тысяч миль, что отделяют Аляску от Теннеси.
– Я немедленно все бросаю и еду, чтобы за тобой присматривать!
Голос звучал не особенно внятно, заглушаемый помехами и время от времени голосами рабочих, проходивших мимо по коридору громадной бытовки, служившей им домом во время работы на буровой.
– Нет, в самом деле! Найдется же там какая-нибудь работа для буровика. Я обо всем позабочусь, а когда ты совсем оправишься, станем жить, наконец, настоящей семьей. Все будет, как ты мечтала: маленький уютный домик, камин в гостиной. Ну что, детка, договорились?
– Мы разведены, Джордж, – напомнила я, борясь с жестокой головной болью. – И перестань называть меня деткой!
– Но я тебя по-прежнему люблю, – сказал Джордж с непоколебимой уверенностью в голосе.
Я смотрела на телефон и мысленно заклинала: «Повесь трубку! Повесь трубку… и катись к такой-то матери!»
– Джордж, не нужно ничего бросать и не нужно никуда ехать. На днях меня выпишут, и я вернусь к работе. У меня просто не будет на тебя времени.
Ответом был лишь сплошной треск помех на линии. Молчание в трубку было у Джорджа недобрым знаком. Он мог сейчас бороться со слезами, а мог замышлять убийство. Ничего нельзя было сказать наверняка.
– Надеюсь, мы друг друга поняли, – снова начала я. – Мое место в Теннеси, а твое – на Аляске. Со мной все…
Меня отвлек звук отворяющейся двери. Высокий мужчина в деловом костюме адресовал мне улыбку – как пробный шар. На нем было метровыми буквами написано «адвокат», но я не позволила себе сразу впасть в отчаяние. Вдруг это всего-навсего глубоко верующий из местного библейского кружка, который решил нанести визит страждущим. Эдакий добрый самаритянин.
– Пора прощаться, Джордж. О приезде даже не думай! Я вообще жалею, что тебе сообщили.
Когда мне пришлось лежать в этой больнице по первому разу, после взрыва, мы были еще женаты. Я внесла рабочий номер Джорджа в графу «на непредвиденный случай», и, само собой, он осел в моем файле – поступок из числа тех, о которых потом многократно сожалеешь.
– Я люблю тебя, детка, и не могу бросить на произвол судьбы. Я здесь с ума сойду, не зная, как у тебя дела!
Я подавила вздох, а заодно и тошноту. Настал момент прибегнуть к тяжелой артиллерии.
– Судебный запрет все еще в силе, Джордж. Ты не имеешь права ко мне приближаться, а если попробуешь, дело кончится тюрьмой.
Я повернулась к незваному гостю (который, кстати сказать, после моих последних слов заметно скис) и взглядом спросила, какого рожна ему от меня нужно, при этом напряженно прислушиваясь к молчанию в трубке. Наконец там невнятно прозвучало что-то вроде «стервозная баба» и послышались короткие гудки. Теперь можно было с уверенностью сказать, что опасность миновала: Джордж хорошо знал, как местная полиция относится к приезжим с агрессивными наклонностями. Учитывая все еще висевшее на нем обвинение в незаконном ношении оружия, запрет приближаться к бывшей жене ставил точку на его правах в штате Теннеси.
Положив трубку, я помассировала виски кончиками пальцев.
– Я могу зайти попозже, – сказал гость.
– Какой смысл? – отмахнулась я. – Вот если бы вы ушли и не вернулись, тогда другое дело.
Улыбка у него была легкая, скользящая, не из тех приклеенных, что так раздражают. А после моего замечания в ней даже появился оттенок лукавства.
– Вот этого я вам обещать не могу. – Он протянул руку. – Вы Ванда Лейн. А меня зовут Уолтер Бриггс.
Нет, улыбался он все-таки поразительно ненавязчиво и как будто искренне, так что я не могла не улыбнуться в ответ, пожимая протянутую руку. Уолтер Бриггс был шатен и носил очки, которые его, впрочем, не портили. Рукопожатие было крепкое, но тоже ненавязчивое, не как если бы он с ходу пытался подавить авторитетом. Он казался неприметным, пока не улыбался, а улыбаясь, становился привлекательным.
– Я адвокат.
Кто бы мог подумать!
– Это я сразу поняла.
– То есть?
– В библейский кружок вы не впишетесь.
– Что, простите?
– А то! – Я скрестила руки на груди, как щит в предстояще атаке, – нельзя было подождать до выписки? Или хотя бы пока отменят обезболивающие?
Брови Бриггса приподнялись, глаза самую малость округлились. Да, он неплохо разыгрывал из себя святую наивность, но стреляного воробья на мякине не проведешь. Поскольку пауза затягивалась, я заговорила медленно и раздельно, как бы обращаясь к умственно отсталому:
– Подписывать ничего не стану, не дождетесь.
– Ясно, – только и сказал Бриггс.
– Именно так! Бегите к своему ненаглядному Задохлику и скажите, что во второй раз я на его финты не куплюсь.