– Благодарю, отец мой, – сказала я, поднимаясь.
– Не стоит благодарности.
– И еще один вопрос! Я уважаю всю эту католическую засекреченность, но, может, можно узнать ваше имя?
– Отец Грегори, – послышалось после короткой паузы.
– Ванда. Рада познакомиться.
– Я тоже рад, Ванда.
Странное дело, уходить не хотелось, хотя я уже держалась за занавеску, готовая ее отдернуть.
– Отец Грегори!
– Что?
– В самом деле, спасибо. Зато, что выслушали, даже дважды, хотя я и не из вашей паствы. Прощайте.
– Ванда!
– Что?
– А знаете, я получил большое удовольствие от нашей беседы. Только, пожалуйста, никому об этом не рассказывайте.
– Ладно, не буду, – улыбнулась я, думая о том, как приятно было бы обзавестись еще и другом-священником.
Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки: я снова обрастала друзьями, или по крайней мере хорошими знакомыми.
– Возможно, я еще как-нибудь загляну.
– В любое время.
Из исповедальни я прямым ходом направилась к киоску. Ну и что бы вы думали? Все медальоны со святым Эразмом оказались распроданными!
– Боже мой, Боне! От вас же не требуется ничего из ряда вон выходящего. Просто наденьте шапку Санты и немного посидите спокойно.
– Сколько можно?! – Мне послышался явственный скрежет зубов, но шапку он все-таки нахлобучил. – С меня уже семь потов сошло! И вообще, который сейчас час?
– Восемь сорок пять. Еще добрых четверть часа до открытия.
Не доверяя собственной памяти, я еще раз проверила, хорошо ли цифровая камера на треноге присоединена к компьютеру, потом по бумажке сверилась с данными Кейси указаниями. Вроде бы все было в порядке. Вспышка осветила каждую морщинку на недовольной физиономии Бонса.
– Ты что, хочешь, чтобы я ослеп?! – взревел этот вечный брюзга. – О чем я думал, когда соглашался? К тому же никто отродясь не слыхал о черном Санта-Клаусе!
– Если вы сейчас же не заткнетесь, будет из вас мертвый Санта-Клаус, – пригрозила я, подходя к нему со снимком.
Боне с деланным равнодушием принял карточку. Надо сказать, она на диво удалась: на прочном картоне, исключительно четкая, с изящным бордюром из веточек омелы и надписью «Счастливого Рождества!» в правом нижнем углу. Выпятив челюсть, старый упрямец сунул фотографию мне:
– Шапка-то набекрень!
– Мозги у вас набекрень, а не шапка! – не выдержала я, отходя от него, но, сделав несколько шагов, приросла к месту. – Что это за музыка?! Боне, что за музыка?!
– Какая еще музыка?
Проклятое крещендо! Вот оно нарастает, ширится. Я начала подпевать, отчаянно пытаясь вспомнить, вспомнить неуловимое название.
– Что это на тебя нашло?
Я молча воздела руки, требуя молчания, но музыка уже затихала, чтобы совершенно исчезнуть через пару секунд. Вот дерьмо! Я снова двинулась было к столу с компьютером, однако молчание Бонса было таким весомым, что его невозможно было не заметить.
– В чем дело?
– Ты что, собираешься тут, у нас, спятить?
– Уже спятила, – ответила я со вздохом, – так что можете расслабиться.
Он издал неопределенный звук, который можно было принять как за согласие, так и за гневное осуждение, и продолжал сверлить меня встревоженным взглядом.
– И не надо так выкатывать глаза! Ничего со мной не случится.
– Тебе лучше знать. – Боне начал дергать за кушак, явно желая поскорее избавиться от костюма. – Только не думай, что я буду играть в эти дурацкие игры каждый божий день. У меня, знаешь ли, есть в этом магазине и порядочные занятия.
– Ну, Боне, ну еще разочек! Только постарайтесь выглядеть хоть малость подобрее.
– Ты за последнее время общалась с Джеком? Элизабет перестала полоскать чайный пакетик в кружке с кипятком. Искусственно зевнув, я занялась своим кофе.
– Нет, а что?
– Да ничего, просто решила поинтересоваться. Вообще-то у меня к тебе есть один вопрос по поводу Джека. Можно задать?
– Задавай.
– Ты его еще любишь?
– А ты собираешься когда-нибудь встретиться с Уолтером?
Ого! Встречная атака. Посмотрим, кто кого.
– Мы говорим не обо мне и Уолтере, а о тебе и Джеке.
– Тогда ни о том, ни о другом! – отрезала Элизабет. – По-моему, тебе давно пора на рабочее место, делать рождественские снимки.
– А вот и ничего подобного, – с торжеством парировала я. – По понедельникам уголок закрыт. И не пытайся сменить тему, я все равно буду снова и снова возвращаться к тебе и Джеку.
– Откуда такой внезапный интерес к нашим отношениям?
Элизабет поднесла к губам кружку, и я заметила, с какой силой ее пальцы стискивают ручку. Становилось страшно за злополучную ручку – как бы не отломилась.
– Ничего внезапного, – кротко объяснила я, – заезжал сюда на День благодарения проверить, все ли в порядке – правда, мило с его стороны? – и мы долго с ним беседовали.
– Погоди, погоди! У тебя же на тот день были какие-то грандиозные планы!
– Были, да сплыли. Речь не о моих планах, а о нашем разговоре… – я покашляла, – и о том, что Джек тебя по-прежнему любит.
– Я не собираюсь об этом говорить!
Неловко поставленная кружка опрокинулась. Даже не заметив этого, Элизабет спрятала лицо в ладони.
– Ладно, как хочешь. Это, конечно, не мое дело, я вообще понятия не имею, что у вас и как. Просто я ему поверила и подумала: почему бы не высказать свое мнение?
Моя лучшая подруга так хватила кулаком по столу, что кружка скатилась на пол, а я подпрыгнула.
– Думаешь, я не знаю?! – процедила она с искаженным от гнева, потемневшим лицом. – Что он меня по-прежнему любит, мне хорошо известно, как и то, что он теперь весь такой одинокий, растерянный, весь такой полный раскаяния! – Она умолкла, пытаясь справиться с собой, глаза наполнились слезами. – Ты спросила, люблю ли я его. Да, люблю. И всегда любила. Очень может быть, что и он никогда не переставал любить меня. Возможно даже, он в самом деле изменился. Но я больше не куплюсь на все эти «возможно» и «может быть». Одной попытки вполне достаточно, понимаешь? Одинокая жизнь – не слишком сладкая штука, но все-таки лучше, чем сломанная.
Элизабет встала и принялась устранять следы разгрома, а я все отворачивалась и отворачивалась понемногу, пока не оказалась к ней спиной. Мной владело чувство только что сделанной ужасной глупости, сознание того, что глупее меня нет никого в целом мире. Снова я слышала голос отца: «Не умеешь ты вовремя заткнуться, Ванда. Ох, не умеешь!»
– Ради Бога, прости! – промямлила я. – Не стоило лезть к тебе с этим.
Послышался вздох. Я осторожно повернулась, и мне показалось, что за прошедшие несколько минут Элизабет постарела лет на пять.
– Нет, это ты прости, – сказала она, массируя виски. – Я потому взбесилась, что… В общем, в одном ты права: ты понятия не имеешь, что у нас и как. Точно так же и я понятия не имею, что и как у вас с Уолтером, поэтому не суюсь. И меня это не касается.
– Я бы не сказала, что ты совсем уж не суешься! – не удержалась я.
– Хочешь поссориться?
– Не хочу, потому что тогда ты меня вышибешь на улицу.
– Не бойся, не вышибу. – Она приблизилась и положила руки мне на плечи. – Честно говоря, я ценю твою заботу.
– Ценишь, как же! А кто только что хотел вцепиться мне в волосы? – усмехнулась я.
– Да ладно, это дело житейское.
Я бросила демонстративный взгляд на часы:
– Ну, на этой высокой ноте мы и закончим разговор. Мне пора.
– Как пора? – удивилась Элизабет. – Ты же сказала, что по понедельникам у вас закрыто.
– Правильно, закрыто. – Надевая куртку, я добавила с сарказмом: – Но благодаря твоим стараниям у меня вся стена исписана задачами, которые, между прочим, не решатся сами собой.
– Тогда иди и сделай что-нибудь стоящее.
Крохотная ночлежка Рэндалла П. Маккея, официально называемая «пристанищем», притулилась между ночным гей-клубом и редакцией пресловутой газеты «Хейстингс дейли репортер». Войдя, я с порога уперлась в обшарпанный канцелярский стол. Пожилая женщина за ним прятала подбородок в ворот толстого свитера, а кисти рук – в рукава. Оно и понятно: внутри было не теплее, чем снаружи. Ничего себе пристанище, подумалось мне.