Отец Дьюкейна был адвокатом в Глазго, но его дед владел винокуренным заводом и очень успешно вел дело, поэтому у Дьюкейна были деньги. Но единственной экстравагантностью, которую он себе позволил, помимо «бентли», был его слуга. Он знал, что люди, когда узнают об этом, отпускают на его счет шутки и сплетничают. Но Дьюкейн, бывший физически очень неловким – что он приписывал тому, что уродился левшой, – так и не выучился водить машину и не видел причин, почему бы не позволить себе иметь шофера. У него перебывало их немало, но ни один из них не жил в его доме. Файви, недавно поступивший к нему на службу, был первым опытом в этом отношении и поселился у него.
Файви расположил Дьюкейна в свою пользу двумя особенностями: во-первых, своей внешностью, а во-вторых, тем скрытым от агентства по найму фактом, что он побывал за решеткой. К тому же они оба были шотландцами. Файви даже ходил в ту же начальную школу в Глазго, что и Дьюкейн. Это открытие, с точки зрения так по-разному сложившихся судеб, очаровало Дьюкейна. Он надеялся услышать от Файви что-нибудь о его криминальных подвигах, но пока что он мало знал о прошлом своего слуги, исключая тот факт, что мать Файви, о чем он неожиданно рассказал однажды, «была русалкой». «Русалкой в цирке, вы понимаете», – добавил он своим тягучим шотландским выговором. Дьюкейн не спросил, была ли она настоящей русалкой или поддельной. Он предпочитал этого не знать.
Вид у Файви был очень необычный. У него была необыкновенно большая и косматая голова, что делало его похожим на карнавальную маску, или иногда Дьюкейну казалось, что он похож на заколдованного кузнеца из «Сна в летнюю ночь». Дьюкейн не мог решить, был ли Файви, при наличии этих особенностей, чудовищным или красивым. Его пышные волосы и длинные висячие усы были красновато-каштанового цвета. Кожа на лице была темно-абрикосовой и покрытой необычайно большими веснушками, так что его широкое веснушчатое лицо напоминало какое-то животное, возможно спаниеля. Его широко расставленные ясные карие глаза слегка косили, и, если бы Дьюкейн не знал, что он шотландец, он принял бы его за славянина. Файви был новым явлением в жизни Дьюкейна, и он и не думал обсуждать своего слугу с кем бы то ни было – тот был объектом его личных размышлений, чем-то вроде хобби. Файви педантично следил за порядком в доме и мог приготовить два-три блюда. Он был молчалив и, судя по всему, одинок и проводил все свободное время в своей комнате, читая женские журналы. Дьюкейна раздражало то, что он постоянно сосал мятные конфетки в машине и напевал якобитские песни с тем же тоскливым видом, с каким выполнял обязанности по дому. Дьюкейну казалось, что Файви не осознает, что поет вслух. Но у него не хватало характера запретить ему петь. Он надеялся, что это хотя бы доставляет ему удовольствие.
Родители Дьюкейна умерли, а его единственная близкая родственница, сестра, бывшая замужем, жила в Обане, он ее почти не знал. Дьюкейн изучал историю, а потом и юриспруденцию в Бейллиол-колледже, далее продолжил обучение в Олл-Соулз и получил право адвокатской практики. Но адвокатом он пробыл очень недолго – актерское начало было в нем недостаточно развито, чтобы наслаждаться выступлениями в судах. Его не привлекало юридическое остроумие, с каким разрешались серьезные дела в суде, и он избегал всякого применения власти, считая это вредным для своей души. Во время войны его сразу забрали в разведку, и он, к своему сожалению, провел военные годы в Уайтхолле. Став гражданским человеком, он начал работать юридическим советником в министерстве, которое возглавлял Октавиен. Он удовлетворял и свои научные интересы, добившись известности в качестве эксперта по римскому праву – предмету, по которому он иногда читал лекции в Лондонском колледже. Он был успешным деловым человеком и сознавал, что он – уважаемая фигура. Люди восхищались им и находили его загадочным. Он сохранил и заботливо лелеял образ мыслей и совесть шотландского пуританина. Но в Бога он не верил. Он просто желал вести простую, чистую жизнь и быть хорошим человеком, и это казалось ему реальной и выполнимой задачей.
Когда «бентли» повернул на Уайтхолл, Дьюкейн, с болью думая о Джессике, вдруг почувствовал – и уже не в первый раз – едва ощутимое желание положить руку на плечо Файви. Он заметил, что невольно уже вытянул руку и положил ее на сиденье за спиной шофера. Это прикосновение, внезапно овладевшее его воображением, могло, казалось ему, принести глубокий и целительный покой. Дьюкейн грустно улыбнулся сам себе. Вот еще один из парадоксов жизни. Он убрал руку.
4
– Привет, Октавиен. Ты оставил записку, что хочешь видеть меня.