Во-вторых, считать мои аргументы противоречащими интуиции (даже если это и правда) неверно, т.к. интуиция в данном вопросе не заслуживает доверия. Так происходит по двум причинам. Во-первых, не вижу повода считать, что нормально причинять вред кому-то (а мы причиняем: см. часть III), если можно избежать вреда, не лишая этого человека чего бы то ни было. Иными словами, можно ли верить интуиции, допускающей причинение серьезных страданий другим, если страданий можно избежать, и это не будет ничего стоить? Не думаю, что такая интуиция достойна нашего доверия в любой из областей жизни. Так почему же ей стоит верить в отношении деторождения? Во-вторых, есть основания полагать, что интуитивная склонность к про-натальным взглядам является результатом психологических сил (по крайней мере, вне-рациональных, но возможно, и иррациональных). В третьей части я уже упоминал, что в психологии человека присутствуют мощные черты, способные заставить думать, что жизнь лучше, чем она есть на самом деле. Справедливо сказать, что эти черты искажают человеческие суждения. Более того, причиной распространенности упрямой веры в то, что родители не вредят своим детям, является естественный отбор: люди, не придерживающиеся этой веры, произведут на свет меньше детей. Люди, верящие в благо рождения, произведут больше потомков, которым они передадут ту же веру.
Из вышеперечисленного можно извлечь важную мысль: интуиции противоречит не только моя главная мысль: рождение приносит вред, даже если жизнь будет содержать лишь йоту страданий. Противоестественно и умеренное утверждение: очень малая доля страданий не делает жизнь вредной, однако нет такой жизни, в которой было бы доля страданий была настолько мала. Если бы первое заявление вызывало интуитивное отторжение, у меня бы возникло меньше сомнений в такой интуиции. Но тогда, если бы жизнь каждого человека была лишена тяжелых страданий, моя теория стала бы более приятной для остальных. Ведь в таком случае заявление будет лишь теорией, не имеющей практического значения в вопросе деторождения, т.к. будет считаться, что предполагаемое благо перевешивает незначительный вред. Но не только первое заявление отталкивает большинство. Многие не считают, что производство на свет ребенка, чья жизнь будет наполнена тем же количеством плохого, как и у всех остальных, несет вред. Более того, тем, кто считают, что мои доводы относительно дисбаланса страданий и удовольствия доведены до абсурда, стоит задуматься: их собственные аргументы можно перенести на существ, чьи жизни намного хуже наших. Поясню: нам их жизни покажутся ужасными, однако сами существа, подчиненные глубоко въевшемуся поллианизму, будут с нами спорить, заявляя, что наше мнение противоестественно. То, что покажется нам правильным, их интуиция отвергнет, но нам будет очевидно, что их интуиция ошибается. То же самое можно сказать о человеческой интуиции.6
Есть серьезные причины НЕ считать мои аргументы доведенными до абсурда. Если серьезные аргументы, имеющие под собой правдоподобное основание, ведущие к выводу, что определенные действия причиняют вред, которого можно избежать без потерь, отвергаются лишь по причине противоестественности, значит противоестественность не должна являться достаточным контр-аргументом. Несомненно, это убедит не всех людей. Если причина тому – мнимая абсурдность моих аргументов, я не смогу привести ни одного довода, способного убедить этих людей. Что, впрочем, не указывает на ущербность моих доводов. Это скажет лишь о том, что отвержение моего мнения приобрело статус догмы, и ничто не может переубедить приверженцев этой догмы.
Но есть люди (и я среди них), верящие, что нет ничего невероятного во мнение, что рождение причиняет вред, и лучше будет воздержаться от репродукции.7 К большому сожалению, вероятность, что бóльшая часть людей разделит наши взгляды, очень мала, и потому еще колоссальные страдания будут причинены новым людям, пока не настанет конец человечества.
Ответ оптимистам.
Взгляды, отстаиваемые мной в этой книге, пессимистичны со многих точек зрения. Конечно, пессимизм, как и оптимизм, можно интерпретировать по-разному.8 Один из типов пессимизма (или оптимизма) имеет отношение к фактам. Пессимисты и оптимисты этого типа спорят о том, что является фактом. Например, больше в мире страданий или счастья, вылечится или не вылечится какой-нибудь человек от болезни. Второй тип пессимизма/оптимизма имеет отношение к оценке фактов. В данном случае пессимисты и оптимисты спорят не о фактах, а о том, хорошие они или плохие. Так, оптимисты второго типа могут согласиться с пессимистами, что в мире больше страданий, чем счастья, но при этом они будут считать, что счастье стоит этих страданий. Точно так же пессимисты могут согласиться, что счастья в мире больше, при этом считая, что счастье не стоит страданий. Есть также и третий тип пессимизма/оптимизма, перекрещивающийся с первыми двумя: это так называемый «будущный» тип, относящийся к тому, как факты будут обстоять в будущем. Впрочем, первые два типа порой относятся либо к безвременной реальности, либо к некому воображаемому будущему.