Есть еще один более фундаментальный (но не обязательно более весомый) аргумент. Сторонники Эпикура попросту отрицают, что умершие могут быть лишены вообще чего-нибудь. Дэвид Сьютс, например, говорит, что даже если пре-смертному человеку может быть хуже, чем если бы он жил дольше, одного «хуже» в чисто рациональном смысле не достаточно для того, чтобы признать вред смерти.19 Развивая мысль далее, Сьютс говорит, что даже если бы одного «хуже» было достаточно, на самом деле никакого лишения не существовало бы, т.к. попросту некого лишать (ведь человека уже нет). Лишенным может быть лишь тот, кто существует.
И здесь мы зашли в тупик. Противники эпикурейцев считают, что в данном случае, смерть – совсем другое дело, и человек может быть лишен чего-либо, более не существуя. Сторонники Эпикура, напротив – настаивают на том, что смерть не может быть «другим делом», и к лишению в случае смерти нужно относиться так же, как и в остальных случаях. И так как в других случаях человек, не существуя, не может быть лишен, так и умерев, человек не может ничего лишиться (если смерть будет равняться концу его существования).
Возможно, из этого тупика и есть выход, но я не намерен его искать. Я показал, что моя теория о вреде рождения не подразумевает, что завершение существования лучше, чем продолжение. Можно утверждать, что и то, и другое есть вред. Эпикурейцы отрицают, что прекращение существования это плохо. Они также могут заявлять, что смерть не несет блага умирающему, независимо от того, насколько плоха жизнь умирающего. Согласно эпикурейцам, смерть не может быть благом для живущего, т.к. в этот момент он не мертв. В тот же момент, как он умирает, он не может испытывать блага. Смерть равно не может ни лишить, ни дать чего-либо.
Что касается противников эпикурейцев, их мнения делятся: а) смерть всегда есть вред; б) смерть всегда есть благо; в) смерть иногда есть вред, а иногда – благо.
Первое утверждение не правдоподобно, т.к. жизнь может быть настолько плохой, что перспектива смерти покажется приятнее. Со вторым утверждением, конечно, не согласятся противники мнения, что появление на свет причиняет вред. По их мнению, появление на свет не плохо (а может быть, даже хорошо), соответственно, продолжение существования как можно дольше с наилучшим возможным уровнем жизни – тоже хорошо. Значит, смерть не может всегда быть благом. Мало того, даже сторонники мнения, что появление на свет причиняет вред, могут отвергнуть второе утверждение (что смерть всегда есть благо). Они могут мотивировать это тем, что, появившись на свет, мы становимся заинтересованными в дальнейшем существовании. Допустив, что плохое качество жизни не всегда превосходит эту заинтересованность, смерть не всегда будет являться благом. Но разумно ли это допущение, учитывая доказательства, приведенные мною в пользу того, насколько велик вред появления на свет? Я считаю, что допущение разумно, что, однако, не делает это заявлением громким. Я лишь говорю, что качество жизни не всегда настолько низкое, чтобы прекращение существования стало благом. Что оставляет открытым вопрос: в каких случаях качество жизни удовлетворительно? Передо мной не стоит задачи ответить на этот вопрос. По принципу независимости мы оставляем за личностью право решать, каково качество жизни этой личности. И в отличие от не независимого решения появления на свет, решения продолжать жизнь или нет должно быть принято независимо теми, чьи жизни стоят под вопросом. Как я говорил в третьей части, если индивидуальная оценка качества жизни зачастую завышена, выводы о возможности дальнейшего существования могут быть ошибочны. Тем не менее, люди должны иметь возможность совершать эту ошибку, ведь с последствиями этой ошибки столкнутся они сами (в отличие от последствий другой ошибки: будто бы жизнь их предполагаемого отпрыска будет лучше, чем их жизнь). Так же и с желанием продолжать жить: это желание может быть иррациональным, и даже если так, это решение (в отличие от решения появиться на свет) должно быть принято взвешенно – как минимум на практике, если не в теории.
Другое дело, если решение о прекращении существования принимает не самостоятельная личность, а ее представитель, в связи недееспособностью первой. Такие случаи являются наиболее сложными. Когда речь идет о создании чужой жизни, принимающий решение может ошибиться, поосторожничав (т.е., выбрав отказ от деторождения). Принимая решение о прекращении чужой жизни, невозможно выбрать «осторожный» вариант.
Приняв во внимание все вышеозвученное, я склоняюсь к третьему утверждению: смерть может быть иногда благом, а иногда – вредом. Так диктует нам здравый смысл. Однако мое мнение слегка отличается от обычного толкования этого утверждения. А именно, моя теория предполагает, что смерть будет благом в бόльшем количестве случаев. Например, я более терпим к обдуманному самоубийству, нежели большинство людей. Многие культуры (в том числе, западные) интуитивно порицают самоубийство, называя этот поступок трусливым,20 если самоубийство не является результатом душевного расстройства. Моя теория позволяет говорить, что самоубийство чаще является решением рациональным, и даже более рациональным, чем решение продолжать жить, т.к. возможно, что это иррациональная любовь к жизни удерживает человека от самоубийства, в то время как условия жизни настолько плохи, что прекращение жизни было бы предпочтительнее. Это же мнение высказывает старуха в «Кандиде» Вольтера: «Сотни раз я хотела покончить с собой, но я все еще люблю жизнь. Эта нелепая слабость, может быть, один из самых роковых наших недостатков: ведь ничего не может быть глупее, чем желание беспрерывно нести ношу, которую хочется сбросить на землю; быть в ужасе от своего существования и влачить его; словом, ласкать пожирающую нас змею, пока она не изгложет нашего сердца».21