— Еще целый час здесь торчать… — пробормотал он. — Времени более чем достаточно, чтобы написать Жанне…
Когда заводские часы пробили семь, он ударил в колокол, давая сигнал об окончании рабочего дня, и опустил в карман только что написанное письмо. Жанна, стоя в дверях привратницкой, смотрела, как один за другим уходят рабочие. В глубине комнаты Жорж затеял грандиозную возню: таскал за веревочку свою картонную лошадку, щелкал кнутом и скакал при этом так, словно сам был лошадью.
— Ну-ка, потише, Жорж! — крикнула Жанна.
— Мамочка, — ответил малыш, — моя лошадка безобразничает, сейчас я ей задам.
И, подкрепляя слова делом, Жорж стукнул лошадку, но не кнутом, а его рукояткой. Увы: удар оказался так силен, что в картонном животе образовалась дырка сантиметров в пять. Озадаченный мальчуган, взяв любимую игрушку в руки, удрученно посмотрел на зияющую рану. Боясь, что его за это отругают, он ничего не сказал, а притих и, собрав все куски газет с картинками, что приносила ему мама, скатал их в шарик и запихал в живот лошадке — пакли там оказалось совсем немного; дырка все равно была достаточно заметной, но, поскольку бумаги у него больше не было, малыш принялся играть.
Последний рабочий миновал проходную. Ушел господин Рику, следом за ним — рассыльный Давид. На заводе оставался лишь Жак Гаро. Жанна с тревогой и нетерпением ждала его появления.
Последние слова, сказанные им накануне, не выходили у нее из головы.
«Завтра, — сказал он, — наша судьба решится. Завтра наступит быстро, а иногда, между прочим, за каких-то несколько часов столько всего происходит!»
Через четверть часа появился Гаро, закрыл за собой двери мастерских, и, со списками рабочих на завтра в руках, через двор направился к привратницкой. Госпожа Фортье почувствовала, как по телу у нее пробежала дрожь. Жак приближался, но шел он очень медленно. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и он, похоже, пребывал в такой же тревоге, как и Жанна, и был глубоко взволнован.
Наконец он подошел, и они оказались совсем рядом — стояли и молча смотрели друг на друга. И это молчание было хуже всего на свете. Госпожа Фортье нарушила его первая, заговорив лишь ради того, чтобы разбить тягостную тишину.
— Вы принесли мне списки? — дрожащим голосом спросила она.
— Да, списки… и вот это…
И он указал на письмо, лежавшее поверх стопочки листков.
— Это?… — переспросила Жанна.
— Да… письмо…
— Зачем писать, если можно поговорить со мной?…
— Я же объяснил вам вчера: есть вещи, которые трудно сказать, но легко написать… Возьмите и, когда я уйду, прочитайте его… Быстро прочитайте и еще быстрее обдумайте. Ваше счастье, счастье ваших детей, мое — в ваших руках.
И он поспешно ушел. Жанна смотрела ему вслед, руки у нее мелко дрожали.
— С ума, что ли, сходит… — пробормотала она. — Точно ведь: с ума сходит.
Потом, заперев дверь, она вернулась в привратницкую.
Без всяких колебаний, с лихорадочным нетерпением она вскрыла письмо.
«Дорогая, горячо любимая Жанна.
Вчера я заставил вас представить себе, что в будущем вы и ваши дети станете богаты и счастливы. Теперь же я могу твердо обещать вам и богатство, и счастье в самом ближайшем будущем.
Завтра я стану богат — или, по меньшей мере, в моих руках окажется все необходимое для того, чтобы сколотить огромное состояние. Я стану владельцем изобретения, которое принесет огромные деньги, и почти двух тысяч франков для его внедрения.
Оставьте ложный стыд, Жанна. Подумайте о детях — они станут мне родными, — и эта мысль придаст вам решимости.
Сегодня вечером я буду ожидать вас на Шарантонском мосту — в одиннадцать, вместе с маленьким Жоржем; я отведу вас в надежное место, откуда завтра мы отправимся за границу — там мы заживем богато и счастливо.
Бросьте без сожаления этот завод, хозяин которого гонит вас; придите к тому, кто вас любит и никогда не бросит.
Если вы не придете, Жанна, не знаю, на какую крайность может подтолкнуть меня отчаяние…
Но вы придете…
— Что это все значит? — в изумлении прошептала Жанна. — Жак, похоже, просто голову потерял! Принимает свои честолюбивые мечты за действительность! Что еще за изобретение, которое, по его словам, должно принести огромные деньги? И откуда у него почти две тысячи франков? Сегодня вечером он будет ждать меня на Шарантонском мосту… Разве что ловушку мне намерен устроить! Может быть, зная, что я боюсь надвигающейся нищеты, он надеется, что я клюну на эту приманку — и брошусь в его объятия?… Если это ловушка, то слишком уж грубая… Меня в нее не заманишь! А я-то так боялась этого письма! И напрасно изводила себя страхом. Оно заслуживает лишь презрения.