Взгляд его задержался на первом же прочтенном им названии: «Объединенные гостиницы «Де л'Амироте» и «Де Пари», владелец — Лемель».
— Годится не хуже любой другой… — сказал он. — Даже лучше, чем какая-либо другая: находится она, как я вижу, напротив причала, откуда уходят корабли на Саутгемптон. Воспользуюсь этим, чтобы как можно реже появляться в городе. С первым же кораблем отправлюсь в Англию, а оттуда быстренько умотаю в Нью-Йорк.
Путешественник закрыл справочник, взял лист бумаги, ручку и написал следующее:
« Гавр, гостиница «Де л'Амироте», Лемелю…
Прибываю сегодня вечером из Парижа поездом в одиннадцать ноль пять. Просьба забронировать комфортабельный номер.
Поль Арман.»
Он подозвал официанта.
— Вот телеграмма, — сказал он, протягивая ему листок бумаги. — А теперь принесите обед.
Несколько минут спустя наш герой приступил к трапезе, да с таким удовольствием, что на всех окружающих произвел бы впечатление человека с отменным аппетитом и абсолютно чистой совестью. В шесть часов тридцать минут он сел в поезд, после Манта остался в купе один, чему явно очень обрадовался, и тут же, пользуясь отсутствием посторонних, открыл чемодан, достал какие-то бумаги и принялся их рассматривать чрезвычайно внимательно. Это был Жак Гаро, старший мастер альфорвилльского завода; Жак Гаро — поджигатель, Жак Гаро — убийца своего хозяина.
Проникнув в объятый огнем флигель, Жак крикнул: «Спасите! Помогите! Умираю!», дабы в глазах всех присутствующих выглядеть человеком, попытавшимся в силу своей преданности спасти деньги и бумаги господина Лабру. Старший мастер был мошенником — ловким и смелым, способным поставить на карту все, и, дабы обеспечить себе спокойное будущее, не колеблясь, рискнуть собственной жизнью. Нужно было подстроить все так, чтобы ни одна душа не могла усомниться в его смерти, так, что если Жанна Фортье и попробует что-то доказать, ее никто и слушать не станет.
Флигель Жак давно уже изучил вдоль и поперек. И знал, что одно из окон на лестнице, ведущей в квартиру господина Лабру, выходит в поле за заводом. Бросаясь сквозь дым и огонь, он уже имел в голове вполне определенный план.
Под ногами у него все трещало. Все вот-вот готово было рухнуть на голову. Вместо того чтобы броситься в кабинет, он в три прыжка взлетел по раскаленным ступеням лестницы, добрался до окна, из которого уже от невозможной жары вылетали стекла, позвал на помощь, испустил отчаянный вопль, посеяв ужас и смертельную тревогу в сердцах всех собравшихся перед флигелем, и — полуослепший, едва не задохнувшийся, — бросился в оконный проем.
Немного погодя раздался чудовищный треск: крыша флигеля и его второй этаж рухнули вниз.
Старший мастер — цел и невредим — оказался в чистом поле, и в то время, как все представляли себе, как он корчится, обугливаясь, под обломками, бежал по бороздам в поисках надежной дороги. Час спустя он рухнул от усталости в одном из уголков Венсеннского леса.
«Ну, — сказал он себе, — вот я и спасся».
Он отдышался и, уверенный в том, что никто не станет его преследовать, дождался утра. Как только начало светать, он полез под рубаху и вытащил оттуда пачки денег и бумаги, украденные из сейфа, которые все это время носил на груди. Тщательно сложив свою преступную добычу, он завернул ее в носовой платок, встал и пошел в направлении Парижа. Усталости он уже не ощущал.
В тот момент, когда Жак входил в столицу через заставу Трона, часы пробили семь утра.
Он остановился возле чистильщика обуви, велел вычистить и натереть себе башмаки; затем, вновь приняв облик аккуратно одетого рабочего, направился к магазину готового платья, откуда вышел час спустя, преобразившись полностью. Лишь лицо его по-прежнему можно было узнать; оно даже обращало на себя особое внимание: волосы и борода были рыжие, причем на редкость необычного и яркого оттенка.
Жак вошел в парикмахерскую и велел побрить себя и подстричь волосы.
— А не найдется ли у вас какой-нибудь краски для волос? — спросил он, посмеиваясь. — Рыжий цвет совсем не в моде, и это вечно подводит меня в отношениях с дамами.
— Конечно, найдется, сударь, — ответил парикмахер.
— И долго она держится?
— По меньшей мере неделю. Нужно будет лишь время от времени подкрашивать корни.
Полчаса спустя волосы старшего мастера были уже самого что ни на есть черного цвета, и, взглянув на свое отражение в зеркале, он себя не узнал.
Довольный достигнутым результатом, Жак Гаро приобрел великое множество флаконов краски, сел в коляску и направился на вокзал Сен-Лазар, где пообедал и отправил в Гавр телеграмму, подписанную Поль Арман. Имя это отнюдь не было выдуманным. Поль Арманв самом деле существовал в свое время. Он был механиком, Жак работал с ним в одном цехе и был его другом в Женеве, где тот и умер. Он оставил ему свое удостоверение, и Жак сохранил его.
Обдумывая все детали и собираясь уехать из Франции вместе с Жанной — тогда он еще надеялся, что она решится последовать за ним, — он заранее приготовил это удостоверение, ибо такой бумаги было достаточно, чтобы избежать возможных неприятностей. Внешние данные Поля Армана были почти те же, что у Жака Гаро, за исключением цвета волос и бороды. Приказав себя побрить и выкрасить волосы, старший мастер усилил это сходство.
Отныне, уверенный в своей безнаказанности, он мог смело шагать по пути удачи.
Вернемся, однако, к Жанне Фортье. Несчастная, вконец измученная мать проспала около двух часов. Когда она проснулась, солнце стояло высоко над горизонтом. Жорж все еще дремал, обеими руками прижимая к себе картонную лошадку.
Жанна пристально всмотрелась в него, и из ее глаз побежали слезы. В этот момент Жорж чуть пошевелился. Жанна склонилась над ним.
— Мамочка, я есть хочу… — произнес ребенок, открывая глаза.
— Держи, мой милый…
И вдова протянула сыну часть купленных ею продуктов. Жорж их взял, с аппетитом принялся за хлеб и шоколад и спросил:
— Ты сама не ешь? Почему?
— Я не голодна.
Хотя дело обстояло совсем наоборот: пустой желудок мучил Жанну все сильнее и настойчивее. Но могла ли она притронуться к скудной еде, купленной для ребенка? Когда эта несчастная еда кончится, как сможет она купить другую, если у нее нет работы? И бедная женщина попыталась не думать…
День показался ей долгим, очень долгим, почти бесконечным. Она боялась появляться средь бела дня на оживленной дороге под самым Парижем; кроме того, ей хотелось, чтобы Жорж хорошенько отдохнул. Наконец наступила ночь.
Госпожа Фортье дала сыну еще немного хлеба и шоколада и наугад пустилась в путь, шагая, куда глаза глядят. Но силы свои она переоценила: натруженные ноги едва держали ее; за ночь удалось пройти совсем немного, и частенько приходилось останавливаться от голода и усталости.
Ночь прошла. Наступил день. Вдова, прижимая к себе уснувшего Жоржа, все еще шла вперед. Потом увидела дома какой-то деревушки. Навстречу ей попалась крестьянка. Остановив ее, Жанна спросила:
— Не скажете ли, сударыня, что это за деревня?
— Это Шеври, под Бри-Конт-Робером… — ответила крестьянка и пошла своей дорогой.
Госпожа Фортье уже просто изнемогала. Ноги решительно отказывались идти. Она вынуждена была сесть на обочину дороги. Девочка лет десяти, гнавшая корову на пастбище, остановилась возле нее. Жанна спросила:
— Скажи, детка, а где в деревне Шеври дом кюре?
— Дом господина кюре вон тот, первый, видите, с белой башенкой, заостренной крышей, под большими деревьями.
— Спасибо, детка.
Жанна встала, взяла Жоржа на руки и деревянной походкой сомнамбулы, пребывающей в гипнотическом сне, двинулась в путь.
Кюре деревни Шеври жил в очень простом, уже довольно старом, но на редкость веселом домике. Перед ним простиралась заросшая травой лужайка, усеянная цветочными клумбами. За домом был большой огород с множеством фруктовых деревьев. Вот уже более двадцати лет в этом приходе, численность которого не превышала четырех сотен душ, служил один и тот же священник.