« Поль-Оноре Арман, сын Сезара Армана и Дезире-Клер Соливо…»
— И в самом деле родственник покойного… — продолжал он бормотать. — Что же делать? Не пойти на встречу с этим, так сказать, братцем — значит, возбудить подозрение; начнет еще везде писать, справки наводить, что и погубит меня!
Нужно взять его дерзостью. Я вполне сумею противостоять этому человеку и доказать ему, что я и есть Поль Арман… Доказать! А как я это сделаю, если он уверен, что тот умер? Как бы там ни было, но я должен с ним встретиться. Не бывает в жизни сплошного везения: вот вам и преграда на ясном пути. Ну что ж, придется ее либо преодолеть, либо уничтожить».
Жак вытер выступивший на лбу пот, убрал удостоверение в бумажник, бумажник сунул в карман и — уже вполне готовый ко всему — отправился на бак. Увидев его, Овид устремился навстречу.
— Это вы, сударь… — сказал он, слегка поклонившись. — Я вам очень благодарен за то, что вы сочли возможным прийти сюда, и благодарен тем более, что, хоть и не виделись мы чертовски долго, теперь, глядя на вас вблизи, я почти уверен, что не ошибся и могу пожать руку своему двоюродному брату, своему настоящему брату — вы ведь Поль Арман, не так ли?
— Совершенно верно, — ответил Жак, понимая, что отрицать бесполезно: все данные о нем записаны в бортовом регистре.
— Поль-Оноре Арман, родом из Дижона, Кот д'Ор, родины лучших сортов французского вина! Сын Сезара Армана!
— И Дезире-Клер Соливо… — подхватил Жак.
— Родной сестры моего отца… — сказал дижонец.
— Из чего следует, что вы — мой двоюродный брат Овид Соливо.
— Еще бы! — воскликнул Овид.
Они пожали друг другу руки, потом Овид, со свойственной ему фамильярностью этакого бонвивана, заявил:
— Эх! Черт побери, до чего ж здорово, что мы встретились, братец! А я ведь думал, что ты уже покойник!
— Покойник! — с улыбкой повторил за ним Жак Гаро. — По-моему, дело все-таки обстоит немножко иначе. Какой болван это придумал?…
— Да я лет пять назад ездил на родину, так там все об этом поговаривали, только точно никто ничего не знал.
— А кто же распустил эти нелепые слухи?
— Один рабочий из Женевы был проездом в Дижоне, так он и заверил твою мать. Еще добавил, что ты якобы в какой-то богадельне загнулся. Бедняга собиралась написать, чтобы разузнать все как следует, да и сама от удара померла — как раз через год после смерти твоего отца. Да ты, наверное, знаешь?
— Да… да… — ответил Жак Гаро, очень довольный полученной информацией, — мне тогда сообщили… такое горе! Бедный отец… несчастная мать!…
Мерзавец даже сделал вид, что отер слезу. Овид продолжал:
— Ты тогда, наверное, наведался в родные края за наследством? Невелико, конечно, наследство… Но все равно: получать — не отдавать, всегда приятно.
— В самом деле, совсем невелико оказалось… — сказал Жак.
— Нашел на что сетовать, старина… Я лично в наследство и гроша не получил.
— Так твои родители разве умерли?
— Два года назад. Теперь в Кот д'Ор ни одного Соливо больше нет, из всей семьи я один остался, а ты, старина, — последний из Арманов… Вымерли все Арманы. И ничего не осталось… А мы с тобой, выходит, вроде как сироты! Эх! Ну и здорово же, что мы встретились! Представь себе, я сначала тебя даже никак узнать не мог. Все сомневался. Черт возьми! Не виделись-то мы целых шесть лет, тебе тогда было двадцать пять, мне — двадцать два; тебе есть чем похвастаться: изменился ты здорово… и явно в лучшую сторону. Эх! Знаешь, если бы имя не услышал, ни за что бы тебя не узнал… Да еще в таком наряде! Ну, шмотки у тебя, однако! Прямо барин, причем шикарный такой, ну совсем роскошный господин! Ты что, после нашей единственной встречи шесть лет назад в Марселе состояние себе сколотил?…
— Состояние? Да не совсем. Но тем не менее жаловаться мне не на что. Изобрел кое-что, вот и сумел скопить несколько тысяч франков.
— А, черт возьми! Да, эти изобретения штука такая: либо в один момент пан, либо совсем уж пропал!… А ты, однако, хитрец! Учился в Шалоне, а потом в Национальной школе искусств и ремесел*…
* Высшее учебное заведение.
— Да… пожалуй… работал я много…
Затем, желая сменить тему разговора и получить какие-нибудь сведения об этом братце, спросил:
— Ну, а ты чем теперь занят?
— Черт возьми! Тем же, чем и раньше.
— Чем именно?
Овид удивленно уставился на Жака.
— Как это, чем? — воскликнул он. — Ты что, с катушек съехал? Знаешь же прекрасно, что я — механик…
Бывший мастер прикусил губу.
— И вправду, — заметил он, — я совсем спятил. Извини… О чем-то постороннем задумался…
— Ничего страшного.
— А куда ты сейчас направляешься?
— В Нью-Йорк… как всегда, слесарем-механиком работать.
— И ты надеешься, что легко сможешь устроиться?
— И устраиваться не надо. Все уже на мази…
— Это как? — спросил Гаро.
— Меня уже нанял тамошний инженер, некий Джеймс Мортимер, у которого, к счастью, оказалась вакансия.
— Джеймс Мортимер! — воскликнул бывший мастер.
— Ты знаешь его?
— Только в лицо: это, как я полагаю, тот седовласый господин, что путешествует с совершенно очаровательной девицей…
Овид расхохотался и со всей силы хлопнул лже-Армана по плечу.
— А, дружище, не упустил из виду! Ну, вкус у тебя, что надо! Да… да… она хорошенькая, получше Пьеретты, а?
— Какой еще Пьеретты? — не подумав, брякнул Жак.
Дижонец чуть с ног не свалился от изумления.
— Как, ты забыл Пьеретту?… — наконец вымолвил он. — Ту, что так безумно в тебя втрескалась?
— Ах! Ну да… Пьеретта… — деланно посмеиваясь, ответил Жак. — Так давно все это было!…
«Давно… Да не так уж и давно… — подумал Овид. — Странно… он что, память потерял?… О чем с ним ни заговоришь — ведет себя, как придурок из Шайо… Странно все-таки…»
Жак по выражению лица собеседника понял, что снова повел себя очень и очень неосторожно. И, дабы помешать Овиду особенно задумываться, поспешил возобновить беседу.
— Так, значит, — спросил он, — в Нью-Йорке ты будешь работать у инженера Джеймса Мортимера?
— Принят слесарем-механиком, контракт на три года. Американцы по части точных работ вообще-то уступают французам, а этот Джеймс Мортимер, как и ты, изобретатель, сделал, похоже, новую гильошировальную машину, которая вроде бы обставит все до сих пор существовавшие модели…
Жак Гаро заметно вздрогнул.
— Гильошировальную машину! — с тревогой повторил он.
— Да ты, наверное, как следует в этих штуках разбираешься: их же в Женеве усовершенствовали, а ты там работал.
— Действительно, я неплохо в них разбираюсь.
— Я тоже… Именно потому, что я не одну такую штуковину собрал и наладил, этот тип и нанял меня на три года за пятьсот франков в месяц.
Бывший мастер задумался.
— А какого рода гильошировальную машину изобрел американец?
— Да ничего он не изобрел… только усовершенствовал.
— И что за усовершенствования он придумал? Он нашел способ гильошировать серебряные предметы с круглой штамповкой?
— Ну ты и загнул, братец! — Овид со смехом ткнул Жака в бок. — Уж это-то по твоей части, и ты прекрасно знаешь, что невозможно сделать машину, которая могла бы гильошировать круглую штамповку, обратные выступы, желобки и орнаменты.
— Трудно — да, но отнюдь не невозможно.
— Ну что ж! Выдумай ее, и станешь миллионером.
— Твой хозяин богат?
— Да не беднее Французского банка. Таких мастерских ни у кого в Нью-Йорке больше нет, а он еще собирается все это в два раза расширить за счет внедрения усовершенствованной машины. А знаешь что, братец?
— Что?
— Тебе бы этак как-нибудь к нему в компаньоны заделаться… Голова у тебя варит, опыт есть… И работаешь ты много… Мог бы занять на заводе видное положение… И девчонка хорошенькая, да еще и с приданым. Эх! Слушай! Кто знает? Только робким ничего не достается! Если бы я был таким вот барином, как ты!
Овид внимательно — чуть ли не с подозрением — его разглядывал. Жак в этот момент снял шляпу, чтобы вытереть пот со лба.