— Сразу видно, барышня, что вы жили некоторое время во Франции, и не просто во Франции, а в Париже.
Девушка подняла большие голубые глаза и взглянула на человека, нарушавшего все правила и приличия: он посмел заговорить с ней, не будучи представленным. Тем не менее она не возмутилась и, чуть улыбнувшись, спросила нежным голосом:
— И откуда же, скажите, пожалуйста, это видно, сударь?
— Вы никогда бы не смогли исполнить мелодию так живо и зажигательно, если бы не слышали ее в Париже, в том самом театре, где она родилась. Такая музыка может звучать только на моей родине.
— А, значит вы, сударь, француз!
— Да, сударыня.
— Ну что ж! Вы абсолютно правы. Эти мелодии я слышала в Париже… в театре Буфф. Они показались мне просто очаровательными, и я постаралась их запомнить.
— У вас удивительная память.
— На то, что понравится — да. А во Франции мне понравилось многое…
— И сколько же времени вы провели в Париже?
— Всего лишь три месяца… Едва даже успела увидеть все интересное, что может предложить этот великий город. Мне хотелось бы прожить там по меньшей мере год, но у отца не было возможности… Дела призывают его в Нью-Йорк, и я вынуждена вернуться туда тоже, ограничившись таким вот недолгим путешествием.
— Хорошо понимаю вас, хотя сам уехал из Парижа без всяких сожалений. Я тоже направляюсь в Нью-Йорк… По профессии я механик и намерен ознакомиться там с некоторыми предприятиями, внедряющими замечательные изобретения, в частности, с заводами Мортимера.
Ноэми с улыбкой посмотрела на него.
— Вы имеете в виду предприятия Джеймса Мортимера?
— Да, сударыня… Джеймса Мортимера — в Европе он слывет просто гением.
— А знакомы ли вы лично с тем, кого так превозносите?
— Нет, сударыня. Как же я могу быть с ним знаком, если впервые направляюсь в Америку? — с невероятным апломбом ответил бывший мастер.
— И по прибытии в Нью-Йорк вы намерены обратиться к нему?
— Первый же мой визит будет именно к нему. Отрекомендуюсь как очень скромный коллега великого человека…
— Тогда, — заявила девушка, снова засияв улыбкой, — тогда вам, наверное, будет приятно оказаться представленным, introduced, как у нас в Америке говорят, Джеймсу Мортимеру?
— Признаюсь, ничего для меня приятнее и не придумаешь… Если меня представят по всем правилам, я буду избавлен от неизбежного в подобных случаях и вполне понятного момента неловкости.
— Да, я хорошо это понимаю… Но уверяю вас: Джеймс Мортимер просто без ума от французов, и я беру на себя обязательство представить вас.
— Буду вам очень признателен. Вы хорошо его знаете?
— Прекрасно знаю и люблю всей душой. Это мой отец…
Сцену изумления лже-Арман сыграл не хуже первоклассного актера.
— Ваш отец! — воскликнул он. — Ах, сударыня, вот так сюрприз! Ну кто бы мог подумать? Если бы я знал…
— Тогда вы отзывались бы о моем отце иначе? — со смехом спросила Ноэми.
— Нет, конечно! Я ведь говорил именно то, что думаю.
— А значит, представляя вас отцу, я могу быть уверена в вашей глубочайшей симпатии к нему. Как вас зовут?
— Поль Арман.
— Идемте со мной.
Ноэми вскочила из-за пианино и направилась к Джеймсу Мортимеру, все еще поглощенному беседой.
— Простите, господа, — сказала она, — но я на минуту прерву ваш разговор; папа, я хочу вам кое-кого представить.
— Кое-кого? — несколько удивленно спросил отец.
— Да, и этот кое-кто едет из Франции в Нью-Йорк специально для того, чтобы нанести вам визит. По воле случая, этот господин, понятия не имея, кто я такая, объяснил мне цель своего путешествия, и я решила, что его следует тут же и познакомить с человеком, которого — и, надо заметить, абсолютно справедливо — он ценит так высоко. Папа, позвольте представить вам господина Поля Армана; он, как и вы, механик, только французский.
Джеймс Мортимер шагнул к лже-брату Овила Соливо и сказал:
— Вдвойне рад знакомству с вами: и как с гражданином великой страны, которую я так люблю, и как с другом моей дорогой дочери. Мы с вами оба труженики, механики, — так, может быть, пожмем друг другу руки?
— Это большая честь для меня, а оказанный мне теплый прием растрогал меня до глубины души! — воскликнул Жак Гаро, пожимая руку, которую с самой искренней сердечностью протянул ему инженер.
— Ну вот, отныне мы с вами старые знакомые, — сказал Мортимер, — так что по боку все церемонии. Знакомьтесь: Ричард Дэвидсон, один из финансовых королей Америки, мой друг и мой банкир.
— Всегда к вашим услугам, сударь, — сказал банкир, — если смогу когда-либо помочь вам, сделаю это с большим удовольствием.
Бывший мастер выразил свою признательность. Все трое сели. Ноэми вернулась к пианино.
— Если я правильно понял дочь, — сказал Мортимер, — направляясь в Нью-Йорк, вы хотели познакомиться со мной?
— Совершенно верно. Я намерен построить во Франции завод новейшей технологии. Путешествую сейчас с целью изучения различных видов оборудования, и поскольку о ваших предприятиях отзываются как о не имеющих себе равных во всех отношениях, я задался целью упросить вас дать мне разрешение их осмотреть…
— Считайте, что уже получили его. Осматривайте и изучайте в свое удовольствие. Мои цеха — лучшие в мире. Самовлюбленно полагаю, что это так, и склонен даже несколько чрезмерно этим гордиться, но все они — машиностроительные.
— А я машиностроением и занимаюсь, именно ему я обязан тем немногим, что имею… — поспешно сказал Жак.
— Дело действительно прибыльное… Швейные машины нового образца принесли мне весьма кругленькие прибыли.
— Я знаком с вашими швейными машинами, и даже изучил их досконально.
— И нашли какие-нибудь недостатки?
— Вы позволите мне говорить откровенно?…
— Разумеется! Я во всем сторонник откровенности, даже если иногда она и звучит жестко. Кроме того, я вовсе не претендую на роль непогрешимого и полагаю, что даже само совершенство всегда можно усовершенствовать.
— Тут речь пойдет, собственно, не о механизме… он безупречен… Единственный недостаток ваших машин — избыточные вибрация и шум, весьма утомительные и для тех, кто на них работает, и для тех, кто вынужден при этом присутствовать.
— Вы надеетесь создать бесшумныемашины? Вот уже пять лет как я бьюсь над этой проблемой.
— Значит, мало бьетесь.
— А вы что, сумели ее разрешить?
— Может быть.
— Теоретически?
— Да, но я уверен, понимаете — уверен в том, что мою теорию крайне легко осуществить на практике…
— Будет нескромно с моей стороны поинтересоваться, как именно?
— Нисколько.
Лже-Арман достал из кармана блокнот и, открыв его, принялся быстро набрасывать чертеж усовершенствованной Джеймсом Мортимером швейной машины во всех плоскостях. Инженер удивленно наблюдал за ним. Оказалось, что его собеседник на редкость ловко владеет карандашом. Подошедшие к ним банкир и Ноэми так же завороженно наблюдали за искусной работой француза.
— Вот довольно точный чертеж механизма вашей машины, не так ли? — спросил Гаро.
— Да, сударь, на редкость точный.
— Тогда прошу внимательно проследить за ходом моих рассуждений.
И, будучи бесспорно талантливым механиком-практиком, Жак, с невероятной легкостью и ясностью излагая свои мысли, доказал, что достаточно внести несколько небольших изменений, и недостатки, присущие этой машине, будут устранены. Мортимер, страшно заинтересованный, с живейшим вниманием следил за ходом рассуждений француза.
— Дорогой коллега, — воскликнул он, когда Жак закончил объяснения, — да вы же просто выдающийся человек! Ваша теория восхитительна! Вы только что продемонстрировали нам полностью и окончательно усовершенствованную швейную машину, которую вам, по-моему, следует назвать «Тихоня».
— Эту машину следует назвать вашим именем, ибо я разрешаю вам внедрить ее в производство и беру на себя форменное обязательство отныне никогда не претендовать на авторство.